Сергей Александрович Соболевский (1803–1870), известный библиофил и один из близких друзей А. С. Пушкина, был сыном крупного вельможи Александра Николаевича Соймонова.
Николай Федорович Федоров (1832– 1903), хранитель Румянцевского музея и самобытный философ, происходил от связи князя Павла Ивановича Гагарина и дворянки Елизаветы Ивановны. Отчество и фамилию он получил, вероятно, от крестного отца – Федора Карловича Белявского.
Внебрачные связи, как и официальные, пронизывали все сословие, скрепляя его еще и еще раз. Каждый раз, рассматривая генеалогию того или иного рода, убеждаешься в справедливости блоковских слов: «Дворяне все родня друг другу…» Правда, иногда такое родство, внебрачное и незаконное, не стремились афишировать, и многие тайны ушли в небытие вместе с их носителями.
Немного о дуэлях
Первая дуэль, документально зафиксированная в России, датируется 1637 г. В Бронной слободе схватились за шпаги два иноземца, служившие сержантами в полках «нового строя», – Григорий-томас Грельс и Петр Фальк. Первый, как потом оказалось, зачинщик драки, получил смертельный удар прямо в сердце и на месте скончался. Дело о «смертном убойстве» расследовали и даже докладывали царю. Фальк оправдывался тем, что лишь защищался. По его версии, Григорий пьяный пришел к нему на двор, ругал и ударил шпагой по уху, вызывая на поединок. Тогда Петр вышел на улицу, «и он погнался за мною, и хотел меня сколоть шпагою… и он набежал на мою шпагу, и накололся, и от того ему смерть случилась».
Следствие показало, что дело было сложнее – Фальк был должен Грельсу два рубля и отдал ему карабин в заклад. Видимо, за деньгами тот и пришел к Фальку. Оба были пьяны, и разговор перешел в ссору, а затем и в драку. От «ручного боя» сержанты перешли на шпаги, и дуэль закончилась смертельным исходом. Незадачливый победитель оказался в тюрьме и пытался спастись, приняв православие. Но такой «новокрещен» оказался никому не нужен. Почему-то о Фальке попросту забыли, и в 1642 г. в тюрьме он скончался.
Таковы самые ранние свидетельства о дуэли в России. К этому времени она уже получила довольно широкое распространение в Европе. Естественно, что в Россию дуэльные обычаи проникали вместе с западноевропейскими офицерами, которые с середины XVII в. стали селиться в особой Иноземной слободе за пределами Москвы. Дневник генерала Патрика Гордона, жителя этой слободы, свидетельствует, что во второй половине XVII в. дуэли между офицерами-иностранцами происходили довольно часто. До петровской эпохи их распространение ограничивалось узким кругом офицеров-иноземцев. С начала XVIII в., когда число иностранных офицеров существенно увеличилось, а вся русская армия была преобразована по образцу западноеропейских, дуэли получили более широкое распространение. Это вызвало первый указ, карающий смертью, «если кто впредь… учнет такие поединки заводить, или на те поединки кого вызывать, и ходить собою для какого-нибудь задора, и в таком поведении кому хоть малые раны учиняться…» (1702). Это строгое наказание за участие в дуэлях – смертная казнь как для участников, так и для секундантов – было подтверждено «Уставом воинским» 1716 г.
И хотя дуэльная традиция пришла в Россию из Западной Европы, в истории средневековой Руси можно указать на явления, сходные как с поединком чести, так и с рыцарским соперничеством, из которого и родились дуэли. Так, известно упоминание о некоем подобии рыцарских турниров – военных соревнованиях XIV в., иногда даже завершавшихся смертельным исходом. Родословные книги свидетельствуют о князе Семене Андреевиче Андогском, что его убил Григорий Васильевич Заболоцкий. Вероятно, этот бой произошел в одном из сражений феодальной войны XV в. и имел характер рыцарского поединка. Оба участника боя были Рюриковичами, только Андогский сохранял и титул, и часть родовых земель, а Заболоцкий являлся боярином великого князя московского, потомком смоленских князей, утратившим титул.
Наконец, в Средневековой России довольно широкое распространение имела традиция судебных поединков, именовавшихся «полем». На них выходили в том случае, когда правота сторон не выявлялась в ходе судебного разбирательства. «Поле» становилось Божиим судом, а поражение в нем приравнивалось к признанию вины. Не случайно «Судебник» 1550 г. предписывает: «А на убитом истцово доправить». Впрочем, чаще всего стремились разрешить дело без смертоубийства, сурово осуждавшегося Церковью. Церковные иерархи запрещали хоронить по православному обряду и поминать погибших «на поле», так же как и самоубийц. Тот, кто не мог биться, выставлял за себя наемных бойцов, каковых, вероятно, было немало. В XVI в. часто истец и ответчик сами не брали в руки оружия, доверяя исход спора наемникам. Так постепенно обычай обращаться к Божьему суду терял свой смысл. Немец-опричник Генрих Штаден свидетельствует, что бойцы-наемники часто вступали в сговор с противной стороной и лишь имитировали поединок, оставляя в дураках одного из участников спора. В XVII в. о «поле» уже нет известий.
Появляясь в русской армии при Петре I, дуэли вплоть до второй половины XVIII в. имели незначительное распространение. Их расцвет начинается в эпоху Екатерины II, что тесно связано в первую очередь с возрастающим осознанием дворянством себя как благородного сословия после Манифеста 1762 г. Дуэль – вооруженный поединок, проводящийся по определенным правилам. Его главное назначение – защита чести от оскорблений. Поэтому дуэль была возможна только между представителями благородного сословия, дворянами, равными. В конфликте с мещанином (лавочником, приказчиком, трактирщиком) дворянин пускал в ход палку или кулаки, но не мог и помыслить о том, чтобы воспользоваться благородным оружием – шпагой. «Если ты пришел в кабак, то не прогневайся – какова компания, таков и разговор; если на улице шалун швырнул в тебя грязью, то смешно тебе вызывать его биться на шпагах, а не поколотить просто», – писал Пушкин.
Напрасно правительственные законы, указывая на жестокое наказание дуэлянтам, призывали решать все споры по суду. В пушкинскую эпоху невозможно было представить, чтобы оскорбленный дворянин побежал с жалобой в полицию. Уклонившийся от дуэли трус становился изгоем в дворянском обществе. Дуэлянты без раздумий шли на смерть пусть даже из-за какого-то пустяка, стремясь доказать свету, что достойны благородного звания. Так дуэль становилась важным символом независимости благородного человека, вызовом правительству, обладавшему монополией на право судить и наказывать. Строго осуждала дуэли и Церковь, приравнивавшая дуэлянтов к самоубийцам. Тем не менее, в эпоху расцвета дуэлей (от Екатерины II до Николая I) правительство было вынуждено мириться с их существованием. Неизвестно, чтобы приговоры военных судов о повешении дуэлянтов (например, таким был приговор по делу о дуэли Пушкина с Дантесом) приводились в исполнение. Императоры смягчали эти приговоры, высылая участников дуэли в действующую армию, понижая в звании, отправляя на определенный срок в крепость. До поры правительство было вынуждено мириться с этим проявлением независимости дворянства, зато, когда после разгрома декабристского восстания стихия дворянского мятежа была усмирена, дуэли утратили свое значение. В середине XIX в. в образованном обществе все большее влияние приобретает сословие разночинцев, не имевших права стреляться с дворянами, постепенно дуэли становятся редкостью, и их всплеск в начале XX в. – проявление поисков экзотики интеллектуальной элитой страны.
Впрочем, и в самом дворянском обществе, даже в пушкинскую эпоху, отношение к дуэлям было различным. В провинции они были редкостью. Отцы семейств, мирные помещики и отставные, составлявшие провинциальное светское общество, слишком практично смотрели на мир, чтобы прибегать к дуэльным сумасбродствам. «Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, другое, в третье – и разойдетесь; а мы уж вас потом помирим. А то: доброе ли дело, заколоть своего ближнего, смею спросить?» – рассуждает старый офицер Иван Игнатьевич в «Капитанской дочке». По его мнению, дуэль между своими, офицерами российской армии, непростительная блажь. Гринев же смотрит на дело иначе – оскроблен предмет его лучших чувств, и это оскорбление должно быть смыто кровью.