Вердикт суда можно было предсказать заранее.
Так как люди Чарторижского неправильно истолковали возглас Рыкса, а порошок, якобы переданный майорше, не был ядом, королевских вельмож следует полностью оправдать, как оклеветанных иностранкой. Чарторижского приговорить к штрафу в шестьдесят польских злотых, а Марию Угрюмову признать виновной в мошенничестве, клевете на благородных шляхтичей и десятке других преступлений, выставить ее у позорного столба, заклеймить и заточить навечно в самую строгую тюрьму.
Русская царица потребовала также, чтобы все упоминания о Браницком исчезли из дела, что и было исполнено.
Приговор был приведен в исполнение 21 апреля 1785 года, притом публично были сожжены все бумаги Угрюмовой и документы, которые фигурировали на процессе, чтобы и памяти о «мнимом заговоре» не осталось. Марию-Терезу же препроводили в крепость Данцига.
Мало кто в Польше поверил в то, что Угрюмова все выдумала и окружение короля состоит из невинных барашков. Тем более что антироссийские настроения в Польше были очень сильны.
Под давлением Екатерины польский сейм принял несколько необычное постановление: «Предать дело Угрюмовой вечному забвению».
У этого дела есть эпилог. Через три года после исполнения приговора в самом конце 80-х годов в имении Чарторижского появилась молодая красивая женщина, молчаливая и замкнутая. Горничные, приставленные к ней, утверждали, что на левой руке у нее есть клеймо в виде виселицы, которым метили самых опасных преступников.
По приказанию князя Чарторижского эта женщина могла пользоваться в имении всем, чем пожелает, и ни в чем ей не было отказа. Звали ее пани Марией. Но покинуть имение она не могла. И не желала.
Это была майорша Угрюмова.
В 1830 году она была еще жива и, говорят, написала мемуары, которые после ее смерти исчезли.
Из этого, как мне кажется, можно сделать два умозаключения. Во-первых, польские, а потом и русские власти знали о том, что Угрюмова живет на свободе, но ее не трогали. Видно, о том была договоренность с князем Адамом Чарторижским. И во-вторых, логично предположить, что сам князь был за что-то благодарен майорше.
Царь Гамлет. Мальтийский орден
В детстве у императора Павла был добрый воспитатель, господин Порошин. Он любил цесаревича, и тот отвечал ему взаимностью. Потом по навету кого-то из соглядатаев Порошина от наследника престола убрали, и многие годы никто не догадывался, что учитель вел подробный дневник.
Павлу было уже под сорок, когда друг его детства Александр Куракин узнал, что по смерти Порошина остались бумаги. Он просмотрел их, приказал купить, переписать и поднес наследнику.
Павел запирался у себя, читал и плакал. Он вспоминал себя мальчиком и полагал самым несчастным существом на земле. 28 февраля 1765 года Порошин записал в дневнике: «Читал я Его Высочеству Вертотову историю об ордене Мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии своей флаг адмиральский, представлять себя кавалером Мальтийским».
Через несколько дней Павел снова вспомнил об игре, и Порошин записал: «Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким Куракиным речь».
Так с детства Мальтийский орден был для Павла источником романтического преклонения. Уже в десять лет Павел считал себя кавалером Мальтийским.
В разных документах в различные периоды своей деятельности этот орден именовался Иоаннитским, Мальтийским или орденом госпитальеров.
Последнее название было первым по времени.
В раннем Средневековье связи Европы с Ближним Востоком и далее с Индией поддерживались итальянскими торговцами. Багдадские халифы, терпимые к иным религиям, разрешали венецианцам, пизанцам и прочим торговым гостям иметь в Иерусалиме свои убежища и церкви.
В 1048 году купцы из города Амальфи испросили у халифа разрешения построить близ Гроба Господня странноприимный дом для паломников по святым местам. Дело было богоугодным и сулило купцам приличные барыши. Халиф дал согласие. Постепенно хозяйство купцов, назвавших свой дом, церковь возле него и служебные помещения в честь святого Иоанна Крестителя, росло. И все привыкли называть служителей дома иоаннитами.
А затем события стали развиваться бурно и в пользу иоаннитов. Во главе их встал энергичный монах Жерар де Торн. Он принялся привлекать к делам своей общины не только монахов, но и мирян, рыцарей, которые охраняли госпиталь, устроенный там же. И госпиталь этот прославился во всем христианском мире. Иоанниты получили новое имя – госпитальеры.