— Домой не приходи. Я сам за тобой приеду через десять дней.
Оставшись один, Купалэн сделал нодью, спустился к речке, нашел табунчик рябчиков в густых зарослях черемух и молодых берез, убил двух из табуна и вернулся, чтобы засветло соорудить шалаш из веток елей. Когда начало смеркаться, он поджег нодью, сварил ужин, и его неожиданно охватил страх при мысли о том, что он должен был делать ночью.
Ветер, который начался после полудня, все сильнее шумел в вершинах елей и лиственниц. К ночи ветер усилился, порывы шума перешли в протяжный гул и в лесу стало темно и жутко. “Ничего не бойся”. Этот наказ отца был обещанием помощи и защиты. Это успокоило Купалэна, и минутная слабость исчезла. Он снял с себя малицу, сел в шалаш, сделанный наклонно к костру из лап ельника. В шалаше было тепло. В вершинах деревьев шумел сильный ветер. Но все это было делом привычным для него, и в душе его, как и прежде, стало хорошо и спокойно.
Из обрубка молодой березы Купалэн вырезал фигурку духа с усеченной головой, едва-едва наметив прямыми разрезами глаза, нос и губы. Идол был похож на тех деревянных духов-предков, каких он видел у отца и других эвенков.
Сбросив стружки в нодью, Купалэн выкурил трубку и стал пристально смотреть на горячие угли нодьи, вспоминая все, о чем говорил ему отец. Так он сидел долго, полностью отрешившись от мира. Неистовый ветер, казалось, рвал в клочья низкие темные облака, кидал их на вершины деревьев. Сплошной гул с тяжкими стонами летел в сторону зловещего Оймякона.
Что видел молодой шаман в багрово-красных тлеющих углях нодьи, сказать трудно. Но ясно было одно, что он “ушел” в иной мир, в мир той иллюзии, в картинах которой открывалось совершенно невиданное пространство, далекое и близкое в своем фантастическом преломлении, теряющее границы реального.
Купалэн поставил к стволу лиственницы деревянного идола, воткнув его в снег, двумя палками постучал по нодье и, стоя, как делал его отец, закинув голову назад и раздвинув руки в стороны, он начал трясти свое тело, ощущая, как по спине поползли холодные мурашки подступившего страха. Он звал духов, упоминая имя прародителей. Так длилось минут пять. Страх одолевал молодого шамана, но он твердил про себя: “Ничего не бойся!”. Вдруг он почувствовал прилив тепла по обе стороны тела, представив себе, как льется раскаленное железо, согревая его. Ему стало тепло. Услышав со всех сторон удары палок по стволам деревьев, понял, что это “пришли” духи. Удары были четко слышны в общем бушующем над лесом гуле. Ему показалось, что каждый удар заканчивался чьим-то голосом. Ноги его, как ватные, уже не могли держать его тело, и он сел, закрыв глаза.
“Разговор” с духами был длинным и утомительным. Когда Купалэн, после приветствия духов, спросил давно умерших деда и бабушку о духах других родственников — он попытался увидеть их лица. Однако, кроме ощущения их явного и близкого присутствия, разглядеть он их не смог. Простившись с духами, Купалэн упал утомленный на брезентушку, постланную на толстый слой еловых веток, и тут же уснул. Тихо потрескивая, горела нодья. Над тайгой по-прежнему бушевал сильный ветер.
К рассвету ветер утих. Утро было тихое и приветливое. Где-то рядом торопливо барабанил дятел. Перед Купалэном открылась обычная и вечно новая картина зимнего утра в тайге. Все, казалось, было обычным и привычным. Но первая шаманская ночь что-то изменила в подсознании молодого шамана, но что именно, он объяснить себе не мог.
Когда совсем рассвело, Купалэн вырубил длинную тонкую палку из сухостойного дерева, подогнал с помощью ножа железную острогу, оставленную отцом в мешке из оленьей шкуры вместе с охотничьими припасами, и пошел к речке. Ниже порога, который не замерзал зимой, стоял туман. Ударяясь, перекатываясь и пенясь между камнями, монотонно шумела река. Купалэн выбрал место, топором вырубил лунку, установил из принесенных коротких жердей остов маленького чума над прорубью, покрыл его все той же брезентушкой, на которой он спал, продернул длинный шест с острогой через связанные по верхним концам жерди, залез на четвереньках в маленький “чум”.
Распустив шнур, на котором была привязана отлитая из свинца “рыбка”, он опустил ее в прорубь. Для удачи бросил в прорубь кусочек сухаря. Сидя на корточках, он подергивал левой рукой свинцовую приманку. В правой руке он держал наготове острогу над “игравшей” свинцовой “рыбешкой”. Вода была очень прозрачной. На метровой глубине хорошо было видно дно с разноцветными круглыми камушками.