В начале XXI в. к понятию «интеллигенция» предлагается подходить дифференцировано. Согласно социологу Г. Г. Силлиасте, этот слой нашего населения расслоился ныне на три страты (прослойки):
1) высшая интеллигенция — люди творческих профессий, развивающие науку, технику, культуру, гуманитарные дисциплины (подавляющее большинство их заняты в социальной и духовной сферах, меньшинство — в промышленности, т. н. техническая интеллигенция);
2) массовая интеллигенция — врачи, учителя, инженеры, журналисты, конструкторы, технологи, агрономы и другие специалисты (работают преимущественно в отраслях социальной сферы — здравоохранение, образование; в меньшей мере в промышленности; еще меньше в сельском хозяйстве или в торговле); 3) полуинтеллигенция — техники, фельдшеры, медицинские сестры, ассистенты, референты, лаборанты. По уровню жизни преобладающая часть этой страты в России живёт за чертой бедности.
Пожалуй, я согласен с теми, кто утверждает, что «интеллигенция» — это не столько сословие, сколько духовное состояние. И суть этого состояния очень проста, определяется понятием «уважение к личности». Прежде всего, разумеется, к своей собственной — то есть в чувстве собственного достоинства. Но сохранять собственное достоинство можно только тогда, когда не покушаешься на достоинство других людей. И уважать свою личность можно, только если с уважением относишься к другой личности. Все это, конечно, прописные истины, но ведь мы искали основу, принципиальную формулу, а она и не бывает чересчур мудреной.
Дворянство было первым русским сословием, которое перестали пороть, и в лучших представителях этого класса немедленно угнездилось то самое, неудобное для выживания, но неистребимое качество, которое и составляет сухой остаток «интеллигентности». В ее основе — чувство независимости и внутренней свободы. А за свободу, как известно, нужно платить, в том числе и самой дорогой ценой — жизнью. При Анне или Елисавете русскому дворянину и в голову бы не пришло накладывать на себя руки из-за такой ерунды, как десяток-другой «горячих», — а в XIX столетии для «интеллигента» одной угрозы физического воздействия было достаточно, чтобы предпочесть смерть. Дворяне из варшавского гарнизона, которые в 1816 году устроили весьма своеобразную обструкцию великому князю Константину Павловичу (он оскорбил двоих офицеров, и в знак протеста семеро их однополчан покончили с собой), еще не знали, что они «интеллигенты», и, вероятно, думали, что отстаивают шляхетскую честь. Но шляхетской чести не бывает, есть просто честь — и бесчестье. Годом ранее все тот же Константин замахнулся на конногвардейского поручика, но тот остановил руку великого князя, дерзко воскликнув: «Охолонитесь, ваше высочество! Никогда больше член царского дома и вообще начальник не осмеливался поднять руку — нет, не на офицера или дворянина, — а на любого человека, который держался с чувством собственного достоинства (номенклатурные работники всех времен этаких опознают сразу и хоть не любят, но уважают). К сожалению, мы плохо помним имена тех наших соотечественников, кто заплатил жизнью сначала за становление, а потом, в постсталинскую эпоху, за реставрацию русской «интеллигенции»».
Конечно, это не попытка дефиниции «интеллигенции», это типичная для интеллигента профанация проблемы с целью лишний раз выгодно представить публике себя и свое окружение. Прежде всего, сделано смешение «интеллигентности» как типа или характера поведения с социальной группой, называемой «интеллигенцией»; прилагательным автор (вслед, кстати, за многими его предшественниками) попытался подменить существительное. Это не просто не одно и то же, но зачастую эти понятия никак не связаны друг с другом. Согласен, о терминах не спорят, а договариваются, но под «интеллигенцией» обычно понимают образованную часть населения, занимающуюся интеллектуальным трудом, в частности творчеством. Все же качественные характеристики, которые интеллигенты зачастую пытаются приписать своей социальной группе как присущие преимущественно ей, на самом деле свойственны представителям любой другой социальной группы, причем в процентном отношении порой в гораздо большей мере, чем интеллигентам. Вся прочая аргументация, приведенная г-ном Чхартишвили, всего лишь игра с частностями. При такой методе анализа несложно вообще любые построения человеческого разума обращать в бессмыслицу хаоса. В одном можно безоговорочно согласиться с автором: интеллигенция и впрямь распоясывается там и тогда, где и когда перестают пороть за глупость и подлость и исчезает опасность для задницы «мыслителя». Но не об этом сейчас речь.