Мы не знаем, что делал бывший «диктатор» дома, знаем только, что он палец о палец не ударил, чтобы уничтожить остававшиеся у него в квартире документы декабристов, по которым затем были арестованы многие даже не призванные на площадь или усугублялась вина прочих бунтовщиков. Будто преднамеренно сохранил их для следствия.
В 7 часов вечера у Рылеева собрались другие участники восстания, они под картечью тоже странным образом не побывали. Заговорщики обсудили (!) причины поражения, договорились о тактике поведения на допросах и попрощались.
Когда все ушли, приехал Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859), которому Рылеев передал на хранение рукописи своих литературных творений.
После подавления восстания в общей сложности было арестовано более трех тысяч человек. К следствию и суду по делу декабристов привлекались 579 человек.
Кондратия Федоровича арестовали поздно вечером 14 декабря. Первым допрашивал его сам Николай I. Он направил арестованного в Петропавловскую крепость, сопроводив его запиской: «Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук, без всякого сообщения с другими, дать ему бумагу для письма и что будет ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно…»[87]
И Рылеев начал сдавать всех и все, разом позабыв о каких-либо договоренностях с товарищами накануне ареста! Обычно скромно пишут, что он «был довольно откровенен». Биографы вождя декабристов представляют его этаким наивным экзальтированным человеком, мечущимся под беспощадным давлением коварного монстра и обманщика Николая I и царских церберов. Однако если рассматривать поведение Кондратия Федоровича в свете сожженных и не сожженных им накануне восстания документов, логика его поведения выглядит не столь драматично: он явно стремился сдать с потрохами всех дурачков, но скрыть кого-то нам неизвестного. По дошедшим до историков документам, задуманное ему удалось — ведь мы не знаем, каково содержание протоколов секретного расследования Следственной комиссии.
Официальная история придерживается такой версии. В первые дни ареста Кондратий Федорович растерялся, о чем свидетельствует его письмо к Николаю I, где вождь бунтовщиков признал, что «дело тайного общества окончательно проиграно». Во всем Рылеев винил себя… во всем, но только не в гибели ни в чем не повинных солдат! (Правда, непонятно: о чем же договаривались декабристы в доме Рылеева накануне ареста, если не о тактике поведения во время следствия? Как сам Рылеев мог растеряться, если за несколько часов до того целенаправленно готовился к встрече со следователями?)
Но наступил момент, когда Кондратий Федорович попытался запираться и все отрицать, особенно замысел цареубийства, в котором его обвинил Каховский.
Затем пришло время третьего этапа, когда Рылеев стал утверждать, что во всех грехах декабристов повинен только он. В частности, раскаявшийся заявил:
— Признаюсь чистосердечно, что я сам себя почитаю главнейшим виновником происшествия 14 декабря, ибо… я мог остановить оное и не только того не подумал сделать, а, напротив, еще преступною ревностию своею служил для других, особенно для своей отрасли, самым гибельным примером. Словом, если нужна казнь для блага России, то я один ее заслуживаю, и давно молю Создателя, чтобы все кончилось на мне и все другие чтобы были возвращены их семействам, отечеству и доброму государю его великодушием и милосердием[88].
Однако если мы вспомним предсмертные откровения А. М. Булатова, то объяснение поведения Рылеева получается совершенно иное. Поначалу он рассчитывал на снисхождение и откровенничал, зарабатывая прощение. Вполне возможно, что те силы, которые стояли за спиной восстания, пообещали ему поддержку и мягкое наказание.