Надуманность сюжета повести и его схематичность вполне объяснимы молодостью автора. И мрачность, и скептицизм объяснимы тем же. Иногда это называют юношеским максимализмом. Трудно согласиться с таким определением, но и отрицать то, что в этом возрасте многие склонны к критицизму, игре в умудренность и всезнайству, тоже невозможно. Объясняется это отсутствием жизненного опыта и объективной узостью общественного кругозора. С возрастом, по мере накопления знаний о человеческой натуре, о людских взаимоотношениях и познания собственных сил и возможностей, апломб проходит — жизнь берет свое. Но не у всех, ведь многое зависит от того, в какую сторону повернет предрасположенность, заложенная в человеке изначально. У небольшого числа людей она склонна к суициду. Это вовсе не означает неизбежность трагедии, у каждого без исключения человека имеется воля, позволяющая подавить в себе тягу к смерти. И опять же все зависит от той среды, в которой человек живет.
В отечественной критике популярно называть Радищева «первым в истории интеллигентом России». Чушь! К счастью, благороднейший Александр Николаевич к этой компании никакого отношения никогда не имел, поскольку не имел склонности к пустословию и абстрактному любомудрию на темы, в которых был неразумен. А вот настоящим первым интеллигентом России стал Михаил Васильевич Сушков. И вырос он в писательско-философской среде. И особо свойственно ему было покровительственно-пренебрежительное отношение к крестьянству со стороны благородного «страдателя за народные чаяния» (как это книжно-эффектно, совсем по-французски, вернее, по-вольтеровски!). И погиб он по той причине, что интеллигентская среда (каковую во все времена составляли прежде всего литераторы и философы) — самая питательная для суицида, причем как личного, так и общественного, что мы в свою очередь и наблюдаем в злосчастной России уже сейчас, последние двадцать лет на рубеже XXI в.
В конце «Российского Вертера» Сушков сформулировал традиционное для интеллигенции понимание самоубийства. Не он первый, не он последний, но сколь показательны эти слова в свете содеянного Сушковым в действительности.
««Какое преступление! — вскричат наши мудрецы. Отнять от общества гражданина!» — «Но государи мои! Ежели сей гражданин умножал только число несчастных тварей, не быв ни к чему полезен, то в сию минуту природа произрождает на его место многие тысячи людей, и я теперь оказываю не меньше важную услугу человеческому роду, возвращая земле принадлежащую ей горсть праха»».
«Как мне все надоело, я несчастен и потому ухожу от вас, а вы и без меня еще нарожаете себе подобных вам уродов…» — таков смысл этих рассуждений «благородного» мыслителя-самоубийцы!
Финал повести, по предположению автора, был выписан особо эффектно, в полном соответствии с принятыми тогда шаблонами, да еще и с цитатой из перевода его матери — здесь впервые мелькает «Катон» в переложении Марии Сушковой.
«Свечка была погашена им в то самое время, когда пошел исполнить свое предприятие, и на окне лежала английская трагедия «Катон», разогнутая в сем месте:
После него остались многие философские сочинения, которые никогда не были и не могли быть напечатаны. Оставшиеся деньги по приложенной к оным записке он велел раздать нищим, а попам — ничего, и для того нищие со слезами провожали прах его до места, где он был положен, а попы предали проклятию его имя».