Видел и понимал положение поэта Дантес. Недаром в письме Екатерине Гончаровой от 21 ноября 1836 г. он сообщил, что накануне встречался у Е. И. Загряжской с Натальей Николаевной и сказал ей, в частности, что муж ее играет «дурацкую роль во всей этой истории».
Конечно, не следует все так примитизировать. Беда заключается в том, что вышеописанная ситуация наложилась на кризис среднего возраста у Пушкина и вся совокупность проблем, о которых мы уже говорили, дала ту бурную реакцию, которая и завершилась взрывом — дуэлью.
И существенную роль во всей этой истории сыграло то, что Пушкин так и не смог, вернее, не пожелал вырваться из-под башмачка вздорной супруги — всячески оправдывая ее, прислушиваясь к каждой исходящей от нее лжи, средоточием своей ненависти он избрал барона Геккерена, такую же на деле стороннюю фигуру во всей этой сваре, как и сам Пушкин. Жене, по воспоминаниям А. И. Тургенева, поэт сказал: «Будь спокойна, ты ни в чем не виновата…» А вот князь П. А. Вяземский, наоборот, отметил: «Единственное раздражение Пушкина следует видеть не в волокитстве молодого Геккерена (Дантеса. — В. Е.), а в уговаривании стариком бросить мужа. Этот шаг старика и был тем убийственным оскорблением для самолюбия Пушкина, которое должно быть смыто кровью».
Здесь мы вынуждены сделать небольшое отступление и поговорить о так называемых «заговорах» против Пушкина. Одно время концепция заговора стала чуть ли не превалирующей в пушкиноведении и привлекла значительное число серьезных исследователей. Во многом это связано с неадекватным пониманием в России (начиная со второй половины XIX в.) роли и места литературы в обществе.
Художественное творчество можно принять как вариант лаборатории для исследования социальных отношений, но не более.
Теории заговора против Пушкина окончательно сформировались и приобрели нынешний вид как раз в период торжества интеллигентского маразма советских времен.
Обо всех рассказывать нецелесообразно. Остановимся на двух вариациях: на масонском (жидомасонском) заговоре и на заговоре космополитов. О смехотворном «заговоре Николая I» даже говорить не стоит, это из категории игрушек для майоров-полковников на пенсии и престарелых маразматиков. Впрочем, если верить сторонникам теории масонского заговора, вся история противостояния царя и поэта была от начала до конца придумана масонами, то бишь интеллигентами. Именно они якобы объявили Пушкина «главарем антиправительственного заговора», почему Николай I и согласился на убийство поэта. Откуда взялся этот заговор и каким дураком должен был бы быть император, поверив во все это, авторов теории не интересует.
На мой взгляд, наиболее точно отношения царя и поэта описаны в предисловии П. Струве к статье С. Франка «Пушкин, как политический мыслитель». Думаю, достаточно привести небольшую цитату из этой работы, чтобы закрыть данную тему в настоящей книге: «Между великим поэтом и царем было огромное расстояние в смысле образованности и культуры вообще: Пушкин именно в эту эпоху был уже человеком большой, самостоятельно приобретенной культуры, чем Николай I никогда не был. С другой стороны, как человек огромной действенной воли, Николай I превосходил Пушкина в других отношениях: ему присуща была необычайная самодисциплина и глубочайшее чувство долга. Свои обязанности и задачи Монарха он не только понимал, но и переживал. Как подлинное служение. Во многом Николай I и Пушкин, как конкретные и эмпирические индивидуальности, друг друга не могли понять и не понимали. Но в то же время они друг друга, как люди, по всем достоверным признакам и свидетельствам, любили и еще более ценили. Для этого было много оснований. Николай I непосредственно ощущал величие пушкинского гения. Не надо забывать, что Николай I по собственному, сознательному решению приобщил на равных правах с другими образованными русскими людьми политически подозрительного, поднадзорного и в силу этого поставленного его предшественником в исключительно неблагоприятные условия Пушкина к русской культурной жизни и даже, как казалось самому Государю, поставил в ней поэта в исключительно привилегированное положение. Тягостные стороны этой привилегированности были весьма ощутимы для Пушкина, но для Государя прямо непонятны. Что поэта бесили нравы и приемы полиции, считавшей своим правом и своей обязанностью во все вторгаться, было более чем естественно — этими вещами не меньше страстного и подчас несдержанного в личных и общественных отношениях Пушкина возмущался кроткий и тихий Жуковский. Но от этого возмущения до отрицательной оценки фигуры самого Николая I было весьма далеко. Поэт хорошо знал, что Николай I был — со своей точки зрения самодержавного, т. е. неограниченного, монарха, — до мозга костей проникнут сознанием не только права и силы патриархальной монархической власти, но и ее обязанностей»[157].
157
См. Франк С. М. Пушкин как политический мыслитель / С предисловием и дополнениями П. Струве. Белград, 1937.