Выбрать главу

Возможно, благодаря таким крутым мерам удалось предотвратить более тяжелые последствия для страны и народа.

Снова вспомним, с какими огромными жертвами проходили более или менее сходные процессы в европейских странах. В России же, во-первых, число жертв было сравнительно невелико, а стало быть и террор не столь ужасный, как на

Западе. Во-вторых, на Руси и сам государь-тиран и народ относились к жестокостям крайне отрицательно. И когда мы говорим о диких оргиях Ивана Грозного и опричников, надо иметь в виду риторический вопрос: а не было ли это стремлением заглушить укоры совести?

Никоим образом не оправдывая жестокостей Ивана Грозного, следует учитывать, что описания изощренных и ужасных его преступлений были даны почти исключительно его недругами или лицами, заинтересованными ради политических целей обличать его даже в том, в чем он не был виновен, и преувеличивать число жертв.

Можно возразить: сторонники Грозного – тоже лица заинтересованные, а подвластные ему люди не имели возможности говорить правду под угрозой пыток и смертной казни. Так что приходится обращаться к свидетельствам иностранцев и тех, кто бежал от деспота за рубеж.

Однако есть свидетельства, по которым можно судить, как относились к царствованию Ивана Грозного простые люди. Это – народные предания. Они не являются историческим документом в юридическом и сугубо научном смысле. Но определенно показывают, какой образ Грозного царя сохранила народная молва.

В одной сказке Иван представлен крепостным человеком, а выбор нового царя – «демократической» процедурой: все идут к реке со свечками и опускают их в воду, а у кого после этого она загорится, тот и царь. (Избранник не по людской, а по высшей воле.) Барин обещал Ивану, если станет царем, вольную ему дать. Иван в ответ сказал, что коли в цари угодит – барину голову отрубит. Свеча загорелась у Ивана, стал он царем, да и выполнил свое обещание: срубил барину голову. За это и прозвали его Грозным.

Усадьба московского ремесленника XVI в. (Реконструкция)

В другой сказке Грозный царь велит палачу сечь реку Волгу кнутом за то, что она не давала переправиться его православному войску. После трех жестоких ударов присмирела Волга.

Существовало сказание и о том, как царь Иван Грозный «хотел делать все дела по закону христианскому, а бояре гнули все по-своему и лгали». Разозлился царь, велел виноватых казнить. Восстали против него бояре, и пришлось ему покинуть дворец, попрощаться с народом, да и отправиться куда глаза глядят. А в лесу одна березка признала его и поклонилась три раза. Заплакал царь, рассердился на бояр, вернулся в Москву и «перекрушил бояр, словно мух».

Конечно, подобные сказки отражают мечту народа о справедливом царе, оберегающем простой люд от боярского самоуправства олигархов. Но характерно то, что такой царь представлен как Грозный, а не кто иной. Народ сознавал, что только суровые меры способны «образумить» зарвавшихся удельных владык. Об этом свидетельствовал не какой-то краткий исторический отрезок, а многовековой народный опыт.

На этот счет есть верное, на наш взгляд, высказывание К. Валишевского: «Если нравы эпохи оправдывали жестокости на Западе, то же приложимо и к Ивану. Курбский, задавший тон хулителям царя, был заинтересованной стороной в этом деле. Он был представителем непокорного меньшинства. Масса же выражала свое настроение при помощи поэтического народного творчества… Народ не только терпел Ивана, но восхищался им и любил его. Из толпы его сотрудников он удержал только два имени – Никиты Романовича Захарьина и палача Малюты Скуратова. История мало знает о первом. Брат царицы Анастасии… умел жить. Легенда сделала из него героя, изобразив его отказывающимся от милостей царя и заботящимся об установлении более мягких законов для народа. Та же легенда отдает предпочтение Малюте Скуратову как истребителю бояр и князей».

Храм Василия Блаженного. Гравюра XVII в.

Действительно, в этих двух образах воплотилась и надежда на более благополучную жизнь (что, надо заметить, не оправдалось), и признание неизбежности жестоких мер, которые позволят избавить народ от гнета местных владык.

«Этот демократический инстинкт, – пишет Валишевский, – властно обнаруживается во всех воплощениях народного слова и раскрывает нам тайну опричнины, ее идею и легкость, с которой Грозный навязал ее одним и вызвал сочувствие большинства».

Если бы опричнина вызвала глубокое возмущение значительной части населения, то она бы не продержалась, и царь, организовавший ее, остался бы в памяти народной как злодей и кровопийца.

В этой связи приходит на ум давно известная аналогия: Иван Грозный – Иосиф Сталин. Вопрос все тот же: почему не убили Сталина в 1930-е годы? Сделать это не представляло большого труда: либо организовать покушение, либо – кому-то из его приближенных-врагов, резонно опасавшихся за собственную жизнь, – прикончить его лично. Ведь к этому призывал, в частности, Лев Троцкий: «Убить тирана!»

Почему же никто на Руси, а затем в СССР не решился повторить подвиг Брута и других тираноубийц? Прежде всего вопрос: корректно ли называть этих правителей тиранами? Разве они не были законными – каждый для своего времени и своего государства – представителями верховной власти? Оба они осуществляли террор. Но кто был терроризирован? Прежде всего и почти исключительно представители высших слоев социальной пирамиды. Только этим можно объяснить то, что память в народе об этих грозных правителях очень уважительная.

Общественное мнение среди образованных масс формируют представители привилегированных групп – тех самых, которых терроризировали эти государственные деятели. Народное мнение обычно во внимание не принимается.

Но в том случае, когда требуется совершить убийство правителя, который пользуется большим авторитетом в народе, приходится с этим считаться. Потому что тогда почти наверняка убийца сам будет убит, и вместо славы тираноборца он удостоится клички цареубийцы или убийцы любимого народом вождя. Но важно еще и то, что «убрать тирана» надо было не ради освобождения народа, ради высокой идеи, за которую можно голову положить, а для захвата власти, что имеет смысл только если ты сам воспользуешься этой властью.

Это не означает, будто введение опричнины народ приветствовал и она облегчала его существование. Нет, к ней относились как к злу, хотя и неизбежному; к злу, в значительной степени необходимому, как хирургическая операция. Можно согласиться с мнением С.Ф. Платонова: «Направленная против знати, она (опричнина. – Авт.) тяготела над всем населением; имея целью укрепление государственного единства и верховной власти, она расстраивала общественный порядок и сеяла общее недовольство». Насчет общего недовольства сказано слишком огульно: нетрудно догадаться, что в государстве было немало людей, относившихся к происходящим переменам вполне положительно («партия» опричников, например).

«Сама суть производимой реформы – превращение крупной и льготной формы землевладения в форму мелкопоместную и обусловленную службой и повинностями – должна была вызвать недовольство населения», – утверждал Платонов. Можно возразить: «должна была», да не вызвала. И какого населения недовольство? Разные его группы относились к происходящему по-своему. В народе, во всяком случае, массовых протестов не возникло.

Менее спорно другое высказывание Платонова: «Реформа сопровождалась террором. Опалы, ссылки и казни заподозренных в измене княжат и иных людей, вопиющие насилия опричников над «изменниками», кровожадная злоба и распутство самого Грозного пугали и озлобляли народ. Он видел в опричнине непонятный и ненужный террор и не угадывал ее основной политической цели, которой правительство открыто не объясняло».