На престоле Шуйский держался непрочно. Тем более что на западной границе вновь стало неспокойно. Польские шляхтичи желали реванша. Масла в огонь подливали некоторые сторонники Лжедмитрия, бежавшие за рубеж, например, Молчанов, выступивший от имени якобы живого самозванца.
Однажды польские власти задержали подозрительного русского, который пробирался из Венеции в Московию. Его привели к Молчанову. Выяснилось, что это Иван Исаевич Болотников. В юности он был холопом князя Телятевского, состоял на военной службе. Бежал от хозяина на Дон и стал вольным казаком. В стычке с татарами он попал в плен, был продан в рабство туркам, после чего несколько лет «рабычил» на галерах. Ему удалось бежать в Венецию. Узнав о смуте на родине, он решил вернуться домой.
Молчанов проникся уважением к Болотникову – личности действительно незаурядной и достойной – и решил направить его к воеводе Путивля князю Шаховскому, противнику Шуйского, чтобы организовать народное войско. По-видимому, Молчанов именем Дмитрия назначил Болотникова главнокомандующим (большим воеводой) еще не существующей повстанческой армии.
Как писал С.Ф. Платонов: «Иван Болотников стал знаменит на Украине тем, что первый поставил целью не только политический переворот – свержение боярского правительства Шуйского, – но и переворот общественный – низвержение крепостного строя. Звал он в поход на Москву для восстановления царя Дмитрия, которого у него не было, но возбуждал к действиям вообще против действующих классов».
Пожалуй, в таком суждении есть некоторое преувеличение: свержение господствующих классов не входило в политические планы Болотникова, и вряд ли такая цель могла быть понята крестьянами и посадскими, даже вольными казаками. Их идеалы были более реалистичны: заполучить «крестьянского царя», при котором будет резке ограничена и подчинена государственным интересам власть бояр-олигархов, князей, дворян и низшие слои общества получат льготы. Народный гнев Болотников направлял на крупных землевладельцев, купцов, призывая убивать бояр и торговых людей, а дома их грабить.
Иной идеологией руководствовались восставшие в Рязани. Они, как пишет Платонов, «были недовольны олигархическим правительством московских «бояр», потому что оно давало торжество родословному началу и тем самым закрывало дорогу к широкой карьере людям не своего «высокородного круга». Здесь верховодили мелкопоместные дворяне.
Болотников был талантливым полководцем и смелым воином. Он разгромил несколько армий московских воевод, умея хорошо организовать и наступательные и оборонительные мероприятия. На его стороне были не только крестьяне, но и представители других групп российского общества, и уже одно это не позволяет называть его восстание крестьянским. Это, пожалуй, более походило на революцию и гражданскую войну.
Например, крестьянская война в Германии XVI века выливалась преимущественно в локальные бунты (страна тогда была разделена на множество мелких княжеств, что и мешало объединению повстанческих групп). Кроме того, крестьянское движение в Германии было тесно связано с Реформацией, тогда как в России подобные мотивы отсутствовали.
По-разному вели себя и русские посадские люди, в отличие от немецких бюргеров. Последние занимали выжидательную позицию, поначалу даже поддерживали восставших, а затем их предали. На Руси же посадские люди, особенно торговцы, сразу же выступали главным образом против восставших (лишь в немногих городах примкнули к ним). Когда армия Болотникова подошла к Москве, столичный посад остался верен Шуйскому. И это понятно: боялись грабежей и потери имущества (это относилось прежде всего к зажиточному населению, а оно соответствующим образом настраивало и небогатых горожан).
Сыграла свою роль и православная церковь, выступившая на стороне существующей власти. Церковные иерархи не могли согласиться, в частности, с призывами Болотникова, отличавшимися революционным радикализмом, вроде «Грабь награбленное!» Осуждение церковью действий повстанцев усилило разобщение в их стане.
Подавление мятежа сопровождалось казнями и репрессиями, а также дальнейшим закрепощением крестьян. Стараясь сохранить патриархальные порядки и власть бояр-олигархов, царь Василий Шуйский давал повод для новых восстаний. Ведь причины недовольства народа не были устранены.
Дворянские отряды предали восставших, перейдя на сторону царя. Они поняли, что их место – среди верхних, а не нижних слоев общественной пирамиды. Классовые интересы (эксплуататорские) возобладали. Хотя, конечно же, в рядах восставших оставалась часть дворян, а во главе стояли бояре, князья.
Не успел Шуйский погасить пожар на юге, как уже в конце лета того же 1607 года в городе Стародубе появился некто, называвший себя царевичем Дмитрием. Отзывы о нем современников были самыми нелестными, однако именно заурядностью и беспринципностью своей он привлекал тех, кому надо было захватить власть в Москве под предлогом восстановления законного претендента на трон – Дмитрия-царевича. Новый ставленник был марионеткой в руках польской шляхты, донских и запорожских казаков, литовских дворян.
Предводительствовали этой армией (и Лжедмитрием II) опытные люди: украинский магнат князь Рожинский, Ян Сапега, Александр Лисовский, казачий атаман Иван Заруцкий. Их войска подошли к Москве летом 1608 года, а руководство разместилось в Тушине (откуда и появилось прозвище Лжедмитрия II Тушинский вор). Началось противостояние; противники не имели сил для решительных действий. Новому самозванцу требовалась «информационная поддержка», для чего его свели с Мариной Мнишек, которая, оправившись от первого потрясения при виде такого «супруга», вынуждена была сыграть роль царицы, чудесным образом обретшей своего царя, считавшегося погибшим.
Не решаясь штурмовать столицу, пришельцы именем царя Дмитрия попытались установить свою власть в северной части Московского царства. Они были приняты настороженно, а затем враждебно, ибо вели себя как завоеватели. Городская беднота и крестьяне были возмущены грабежами и насилиями, осквернением церквей. Вместо «крестьянского царя», как стало ясно, они получили ставленника интервентов. Против них поднялся народ.
Шуйский заключил договор со шведами, которые послали ему в помощь свое войско. Армии Скопина-Шуйского, молодого талантливого полководца, одерживали одну победу за другой. Его торжественно встретили в Москве, но вскоре он умер – двадцати четырех лет! – при неясных обстоятельствах; существует версия, что его отравили по указанию царя, видевшего в нем опасного конкурента.
В сентябре 1609 года, под предлогом того, что царь Василий Шуйский вступил в сговор со шведами, с которыми воевала Польша, король Сигизмунд III вторгся в Россию. Он осадил Смоленск. Гарнизон и жители города героически оборонялись два года, в труднейших условиях противостояли превосходящим силам поляков, препятствуя интервентам хозяйничать на Руси.
Тушинские поляки арестовали Лжедмитрия II, но ему удалось вбежать в Калугу. Тушинское правительство заключило с Сигизмундом III договор, по которому тот «отпускал» своего сына Владисла ва на р усс кий тр он. Эта кандидатура устраивала и московских бояр. Участь Шуйского была решена.
Он пытался хитроумно лавировать в политических играх, много говорил и мало делал, да и его права на трон были сомнительны, так как выборы были келейными. Этим (и болтливостью) он напоминает первого и последнего скоротечного президента СССР. «Идеологические хитрости», которыми он смущал умы горожан, обернулись против него.
Шуйский решил воспользоваться телом царевича Дмитрия для того, чтобы представить святым и невинно убиенным мальчика, которого сам же ранее называл самоубийцей (хотя и невольным). На останки царевича даже положили окровавленные орешки, чтобы видно было, будто он перед смертью не играл в ножички. Тогда же для одурачивания всего честного народа устраивали у гроба «чудесные исцеления» специально подобранных бродяг, после чего торжественно звонили в колокола. Народ ломился в Кремль, чтобы приобщиться к чуду (массовая «обработка умов»!). Вся эта трагикомедия закончилась, когда группа то ли противников Шуйского, то ли уверовавших в чудеса приволокла к гробу царевича мужика при последнем издыхании, который тут же благополучно скончался. Народ отхлынул от чудотворного гроба, на том и все чудеса прекратились.