Нам представляется, что главная проблема того времени в нашем отечестве была примерно та же, что и в 80-е годы XX века: сохранится ли и будет набирать мощь единое государство Российское, или власть в нем захватят бояре-олигархи, которые расчленят его на части (пусть даже формально под общим названием и с формальным правителем) и будут господствовать в них. Царем олигархи готовы были признать иноземца (например, сына польского короля), лишь бы были ограничены его притязания на их господство в своих вотчинах.
В ХVII веке народ – никак не претендуя на власть – выступил за единство страны (уже тогда – многонациональной), за крепкую государственную власть царя-самодержца, за усмирение и подавление бояр-олигархов, многие из которых готовы были предавать государственные интересы ради личных выгод.
В конце ХX века «новый» русский народ, даже высказавшись на всесоюзном референдуме против развала державы, не сверг тех, кто ее расчленил, а напротив, оказал им поддержку под лозунгом: «Лишь бы не коммунисты, лишь бы не социализм». У слишком многих сохранялась надежда на мифические личные выгоды от ваучеризации и банковских операций, хотя бы и на руинах реальной экономики. Суть ее коротко и ясно определил Пушкин, по словам которого Евгений Онегин:
Удивительным образом многие люди, считающие себя неглупыми и даже интеллигентными, поверили бредовым утверждениям о том, что не нужен никакой простой продукт труда, а надо отдать немногим олигархам все национальные богатства, и они, предварительно обогатившись сами, щедро поделятся своими несметными богатствами с гражданами, которые все сразу чудесным превращением станут зажиточными буржуа по типу тех, кого демонстрируют голливудские (не из лучших, правда) и прочие «фабрики грёз».
Так вот, в ХVII веке дворяне и крестьяне не поддались на лживые посулы, не предали национальные общегосударственные интересы в надежде получить от этого выгоду. Они понимали, что останутся в проигрыше, взвалив на свои плечи дополнительное ярмо, налоги, обязанности. У них была, скажем так, «интуиция государственников». Они сознавали или чувствовали инстинктивно, что слабое государство на огромных российских просторах не сможет существовать; что бедное государство – значит, бедное большинство граждан.
Правда, на этот счет у В.О. Ключевского было иное мнение: «За столичными дворянами поднялось рядовое провинциальное дворянство, пожелавшее быть властителем страны; оно увлекало за собой неслужилые земские классы, поднявшиеся против всякого государственного порядка, во имя личных льгот, т. е. во имя анархии».
Тут, нам кажется, уважаемый историк оказался во власти современной ему политической ситуации и явно исказил суть анархии. Она предполагает не личные льготы, а права личности на свободу (хотя это тоже можно считать льготой). За такие права – в пределах возможностей той эпохи – сражались закрепощаемые крестьяне, городская голытьба. Но даже вольные казаки соединяли свои анархические убеждения с идеей сильного и справедливого царя.
Более убедительно выглядит мысль Ключевского о притязаниях столичного дворянства, «вооружившегося против олигархических замыслов первостатейной знати». И тоже это было связано с идеей самодержца, который предоставит больше прав (и личных льгот, между прочим) дворянству, в данном случае столичному.
«Но общество не распалось, – продолжал Ключевский, – расшатался лишь государственный порядок. Когда надломились политические скрепы общественного порядка, оставались еще крепкие связи национальные и религиозные: они и спасли общество. Казацкие и польские отряды, медленно, но постепенно вразумляя разоряемое ими население, заставили, наконец, враждующие классы общества соединиться не во имя какого-либо государственного порядка, а во имя национальной, религиозной и просто гражданской безопасности…»
Да чем же эта самая безопасность может быть гарантирована? Если не государством, то каким-либо анархическим устройством, о котором в ту пору никто и не помышлял. Да и в наши времена коммунистическая анархия представляется или непроглядным будущим, или несбывчивой мечтой (хотя, как известно, на то и существуют идеалы, чтобы к ним стремились). Возможно, Ключевский для себя считал идеалом какое-то демократическое устройство, но все равно оно было бы государственным. А в России того времени речь могла идти о монархическом государственном устройстве, но только либо олигархического, либо анархического, либо дворянского типа.
Против первого варианта было абсолютное большинство, поэтому он не смог установиться надолго. За второй вариант было большинство, но неорганизованное, отдаленное от власти. Поэтому, как можно предположить, победил в конце концов третий вариант.
Общие устремления большинства были обращены к установлению сильной монархической государственной власти. Повторим, что для России с ее особенным и непростым геополитическим положением для самосохранения (тем более, при враждебном или хищническом окружении) необходимо сильное государство. Это благодаря инстинкту поняли духовно здоровые русские в XVII веке и не смогли осмыслить или почувствовать «новые» русские – не только богатые, но и «средние» – последних десятилетий века ХХ.
Можно возразить: но почему же тогда не удержался на троне мнимый Дмитрий? Ведь он после венчания на царство именовал себя – и требовал именовать – императором: «Мы, непобедимейший монарх Божьей милостью император, и великий князь всея Руси, и царь-самодержец…» Он предоставил льготы холопам и старался угождать дворянам; был пущен слух, будто крестьяне вновь обретут Юрьев день как гарантию определенной свободы.
Однако в действительности той власти, на какую он претендовал, Лжедмитрий не имел. «Поначале бояре не смели открыто перечить самодержцу, – отмечал Р.Г. Скрынников. – Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать… Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал»… Пышный дворцовый ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества московского государя… На самом деле боярская дума удерживала в своих руках все нити управления государством и сплошь и рядом навязывала свою волю царю».
Иначе говоря, правление было монархо-олигархическим. И хотя самозваный Дмитрий способствовал укреплению в народе благостного и сурового образа правителя, в действительности он таковым не являлся. Отчасти по этой причине, отчасти по причине могущества и авторитета бояр он был свергнут в результате дворцового переворота. Однако в народе сохранился его мифологизированный образ, что определило появление его самозваного «двойника» и продолжение Смуты. «Едва на трон взошел Василий Шуйский, – пишет Скрынников, – по всей стране распространилась весть о том, что «лихие» бояре пытались убить «доброго государя», но тот вторично спасся и ждет помощи от своего народа. Массовые восстания на южной окраине государства положили начало новому этапу гражданской войны…»
По мнению В.А. Малинина: «Вставал один из вечных вопросов русской общественной жизни: кто виноват? Большая часть народа считала, что верхи, бояре «толстобрюхие». Так оно и было. Те, кто носил шапку Мономаха или примеривал ее к своей честолюбивой голове, столь же мало пеклись о действительных нуждах и потребностях народа, как и те, кто владел обширными угодьями и непомерной собственностью… Клубок социальных противоречий, завязанных в один узел неразумной политикой верхов, прежде всего в отношении крестьянства и казачества, не был разрешен, средства решения не были найдены, а иноземное вмешательство лишь усугубляло явления затяжного кризиса».