Кем бы она ни была на самом деле, Мария Еврейка являлась одним из замечательных алхимиков-практиков, изобретателем целого ряда технических средств, применяемых и поныне, например, жаровни с углями для постоянного подогрева, жаровни для длительного нагревания и двойного тигля-кипятильника (который у французов до сих пор именуется bain-marie). Ни одно из ее сочинений до нас не дошло, но Зосим[32] и другие ранние компиляторы текстов по алхимии всегда отзывались о ней с особым почтением. Зосим считал, что Мария Еврейка — это Мириам, сестра Моисея. Он, как и полагается, всегда стремился придать своей традиции максимально возможную древность.
Мысль о том, что Мария Магдалина могла быть одной из основательниц алхимии, на первый взгляд представляется более чем странной. Ортодоксальное христианство со временем стало единственным и господствующим направлением, подавившим все прочие пышно цветущие ответвления христианства I в. н. э. За рамками победившего учения оказалась и гностическая картина мира с ее мистической эсхатологией света, дававшая своим адептам надежду на возвращение к божественному источнику этого света. Не будет излишним преувеличением сказать, что ортодоксальное христианство стало политическим инструментом — средством контроля доступа к духовной реальности, то есть, другими словами, превратилось в одно из созданий Демиурга.
И, однако, чем больше изучаешь Евангелия и алхимическую литературу ранних гностиков, тем сложнее отрицать, что христианство в своей первооснове было выражением той же духовной традиции. В таком понимании христианство служило как бы движущей силой и средством реализации алхимических трансмутаций, одной из которых является конец света. Только в Евангелиях и других раннехристианских текстах процессы трансмутаций (преобразований), лежащие в основе алхимии и эсхатологии, изображены как часть неразделимого целого.
Алхимия и христианская эсхатологияВ основе христианства лежит космологическая тайна, и наши современные представления о конце света восходят к этой магической тайне, заключенной в самом сердце христианства. Чтобы постичь эту тайну и всю ее важность с точки зрения алхимии и апокалиптики, мы должны для начала рассмотреть вопрос о том, каким образом в культуре палестинских евреев I в. н. э. возникла эта уникальная концепция конца света.
Как показывают мифы народов мира, идеей конца света были буквально одержимы очень и очень многие архаические традиции, а не одни только древние евреи. Предания о потопе, во многом сходные с историей Ноя, изложенной в книге Бытия, хорошо знакомы многим традиционным культурам. Более того, библейская история о Ное сама восходит к преданиям шумеров Междуречья, лежащим в основе сюжета знаменитого эпоса о Гильгамеше. Однако Ветхий Завет — явление совершенно уникальное. Вместо того чтобы изложить эту историю в виде хроники или свода мифов, Ветхий Завет использует ее, чтобы продемонстрировать сверхъестественное вмешательство Бога в дела человеческие.
Ранние книги Ветхого Завета представляют собой нечто вроде псевдоисторической непрерывной последовательности событий, рассказы о которых, будучи собраны вместе, составляют некое единое целое, даже если они написаны в разное время и при весьма и весьма разных обстоятельствах. Создавая иллюзию историчности, течение времени обретает смысл как средство исполнения Божьего замысла. Это обостренное чувство духовной наполненности истории делает древнееврейскую — и тесно связанную с ней христианскую — картину мира в высшей степени восприимчивой к идее конца света. Если существовал момент сотворения мира, из этого вполне логично вытекает и идея о некоем моменте разрушения и гибели, или Страшном Суде. Утверждая, что все эти метафоры представляют собой реальные события, а не мифические образы в рамках некоего космического цикла, Ветхий Завет облачает Божественное начало в своего рода смирительную рубаху истории, основанной на законе причин и следствий.
Однако чувство исторического единства само по себе явилось плодом апокалипсического события — захвата Иерусалима вавилонянами в 58 г. до н. э., увода израильтян в плен и последующего их возвращения на родину спустя поколение. Моисеев Закон, или Тора, представлял собой компилятивный свод древних текстов, найденных среди развалин иерусалимского Храма, и месопотамских мифов, усвоенных израильтянами в изгнании. Эта новая версия священных текстов подчеркивала право еврейского Бога карать или вознаграждать и одаривать Свой народ. Историческая природа Божьего Промысла не была забыта выжившими в изгнании, которым доводилось слышать Моисеев Закон.