Как вспоминал впоследствии Николай Старостин в своей книге «Футбол сквозь годы», начальник Ухтлага, будучи очень жестким человеком, своим футболистам предоставлял все льготы, какие только были возможны в условиях заключения.
К этому Николай Петрович добавил свое размышление о месте футбола в лагерной жизни: футбол «словно отделяли от всего, что происходило вокруг. Это было похоже на неподвластное здравому смыслу поклонение грешников, жаждущих забыться в слепом обращении к божеству. Футбол для большинства был единственной, а иногда последней возможностью и надеждой сохранить в душе маленький островок искренних чувств и человеческих отношений».
Тренировать ухтинское «Динамо» Николаю Старостину пришлось около года. В конце 1944 года из Москвы пришло распоряжение перевести заключенного Старостина Н. П. из Ухты в Хабаровск. Туда футболист добирался полгода, с частыми остановками в пересыльных тюрьмах по маршруту следования. В одной из них ему посчастливилось встретиться с братом Александром Старостиным, если, конечно, встречу в тюрьме можно считать счастьем…
Из Хабаровска путь заключенного футболиста лежал еще дальше — в Комсомольск-на-Амуре. Теперь Николай Старостин стал тренером еще одной динамовской команды. Под его руководством она несколько лет на равных играла с сильными хабаровскими командами — динамовский и армейской, а также динамовцами Благовещенска, армейцами Воздвиженки и Читы, командой Тихоокеанского военного флота из Владивостока. В некоторых из армейских команд выступали футболисты довоенных команд группы «А», призванные на военную службу.
А что касается команды Комсомольска-на-Амуре, то после войны она стала пополняться футболистами из «новой волны» заключенных — бывшими военнопленными. Освободившись из гитлеровских лагерей, они переехали в сталинские. Высоких покровителей у динамовцев Комсомольска-на-Амуре, точно так же, как это было в Ухте, хватало, как и среди лагерного, так и прочего начальства.
Начальник местной железной дороги, например, выделил команде для поездок на игры в другие города специально оборудованный спальный вагон. Здесь были несколько двухместных купе для руководителей команды, большой салон, кухня с холодильником и спальные места для футболистов. При вагоне состоял повар-проводник, тоже из заключенных. По прибытии к месту очередной игры вагон отводили на запасной путь, и он становился гостиницей.
Но впереди у Николая Старостина был новый поворот судьбы, теперь уж совсем неожиданный. В 1948 году до освобождения ему оставалось четыре года. Затем — пять лет «поражения в правах». Среди прочего, «поражение» означало запрет жить в крупных городах и уж тем более в Москве. Срок тренер динамовцев Комсомольска-на-Амуре завершил досрочно. Помогли высокие покровители, нашедшие лазейку. Сам Николай Старостин об этом эпизоде своей лагерной жизни вспоминал так:
«Директором одного из заводов Комсомольска был инженер Рябов из Москвы, с Красной Пресни, на удачу оказавшийся болельщиком «Спартака». Он сумел использовать то, что отцы города и Амурлага позволили немыслимую вещь: не только зачислить политического заключенного на завод, но и допустить его к работе на станке. Как вскоре объяснил мне Рябов, теперь при условии выполнения плана мне за день полагалось два дня скидки со срока заключения.
В семь часов утра я устанавливал на зуборезный станок семь болванок, процесс обработки которых длился всю смену. Рядом со мной, на другом станке работал осужденный вор-карманник Дмитрий Михалев из Иркутска, необычайно одаренный в ремесленном деле. Он-то мне и помогал. От завода до футбольного поля, где тренировалось «Динамо», было 20–30 минут ходьбы. Имея пропуск-«вездеход», я исчезал, а Михалев присматривал за моими болванками. Ему не составляло труда несколько раз за смену подойти и микроном выверить точность действия резца, больше ничего не требовалось. После тренировки я прибегал на завод.
У Михалева пропуска в город, естественно, не было, его никуда не выпускали. Он помогал мне — я помогал ему, принося из города то, что нельзя было купить в лагерном магазине.
Так прошли два года, которые с помощью Дмитрия Михалева были зачтены мне за четыре. Мой срок истек. Местный народный суд на основании представленных документов утвердил досрочное освобождение. Мне выдали паспорт, где черным по белому были перечислены города, в которых я не имел права на прописку. Первой в этом списке значилась Москва».