Но главным препятствием на пути в мавзолей Ленина была упорная мамина враждебность к советской власти. Когда я ходила в детский сад, нас часто возили в мавзолей, но мама меня туда не пускала, сказав воспитателям, что меня рвет в автобусе (что было правдой).
В дни поездок в детсаду стояла пугающая тишина. Оставались только я, повара и уборщицы. Мне велели сидеть в Ленинском уголке и рисовать мавзолей и его лысого обитателя. Красно-черный гранитный зиккурат мне отлично удавался. Но что там внутри? В голову приходил разве что большой стол, за которым мои детсадовские друзья пили чай с дедушкой Лениным. На столе я всегда рисовала пирог с яблоками. Все советские дети знали, что Ленин любил пирог с яблоками. Более того — мы знали, что однажды, когда мама пекла пирог, маленький Ленин съел кожуру от яблок. Но будущий вождь сознался в своем преступлении. Он храбро рассказал все матери! В этом заключалась мораль. Мы должны были расти такими же честными, как Ленин.
Вообще-то про Ленина и мавзолей все знал мой собственный отец, Сергей.
В семидесятые он работал в незаметном двухэтажном сером здании возле Зоопарка на Садовом. Вход туда был со двора. Большинство прохожих понятия не имело, что это минздравовская научно-исследовательская лаборатория при мавзолее, где лучшие представители советской науки — множество отделов, всего около 150 человек — трудились, чтобы Ленин в своем пуленепробиваемом саркофаге выглядел наилучшим для бессмертного образом. Например, ручной стиркой и стерилизацией его костюма, белья, рубашек, жилетов и галстуков в горошек руководила пышная товарищ Анна Михайловна. Отец как специалист по физике цвета заведовал колориметром, следя за изменениями цвета мертвого лика Лукича (за семь лет, что он там проработал, изменений не произошло).
Отца и таких, как он, естественно, и близко не подпускали к самому «объекту». Для этого требовался высший секретный допуск. Простые смертные ученые практиковались на «биологических структурах» — трупах, забальзамированных в глицерине и растворе уксуснокислого калия, как и главный герой. Всего было 26 тренировочных «жмуриков», у каждого свое имя. Отцу достался «Костя»: криминальный труп, удушение, не востребован родственниками. Коллеги с гоготом наблюдали, как отца в первый рабочий день мутило при виде отрезанных голов. Лаборатория была жутким, нездоровым местом. В подвале в ваннах плавали бальзамированные конечности и эмбрионы. Но папочка к этой работе быстро привык. Она ему даже очень понравилась. Особенно привилегии: укороченный рабочий день, бесплатное молоко «за вредность», а прежде всего — ежемесячная щедрая порция чистейшего мавзолейного спирта. В отчетах отец писал, что чистит им «оптические сферы», но сям часто приходил домой, распространяя крепкий ленинский дух. Вот вам советская наука.
К тому времени, как Сергей устроился на эту некрофильскую синекуру, я была уже старше и умнее, Ленин меня больше не пленял и не трогал. Но некоторые вопросы мучают до сих пор, например — что ели Ленин и его братья-большевики?
Маме, напротив, это абсолютно не интересно. «Через мой труп!» — пищит она на предложение приготовить что-нибудь из ленинского меню. Хотя и хихикает при упоминании папиного «Кости». Сама она из мавзолейных дней помнит только запах перегара и ничуть не находит его забавным.
У мамы свои представления о том, как следует гастрономически выразить двадцатые годы. Она справедливо считает это десятилетие эпохой хаоса, противоречивых утопических экспериментов и бесплодных экономических теорий. Все это было забыто в тридцатые, когда страну придавила свинцовая рука Сталина.
— Говоря сегодня о советских двадцатых, мы прежде всего вспоминаем Булгакова, Олешу и Бабеля, — маме только дай поговорить о культуре. — И искусство авангарда — Малевич, Родченко, Татлин висят в музеях по всему миру!
Итак, кроме погружения в семейную историю с помощью фаршированной рыбы по бабушкиному рецепту, мама берет на себя задачу пролистать художественные альбомы в поисках кулинарных ассоциаций.