Новый Советский Человек!
Этот первообраз общинного социалиста стоял в самом сердце предприятия Ленина и компании. Радикальная трансформация общества требовала радикально новых членов этого общества: эффективных, самоотверженных, сильных, бесстрастных, рациональных. Готовых все принести в жертву делу социализма. Не позволяя какому-то там биологическому детерминизму становиться у них на пути, большевики утверждали, что при должных манипуляциях русское тело и русский дух удастся перекроить и переделать. Мечты о конвейерном производстве Рахметовых были неуклюжим гибридом ультрарациональной науки, социологии и утопизма.
«Человек поставит себе целью, — захлебывался Троцкий, читавший „Что делать?“ с исступленным восторгом, — поднять инстинкты на вершину сознательности… создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно — сверхчеловека».
Первым испытанием новой советской личности стал быт, который следовало превратить в «новый быт». Русское понятие «быт» трудно поддается переводу. Это не просто повседневность в западном смысле — этим словом традиционно обозначают метафизическое бремя будничных трудов, опустошающие душу заботы о насущном. Большевики собирались устранить эту проблему. Марксисты говорят, что бытие определяет сознание. Следовательно, новый быт — модернизированная, социализированная, обобществленная, идеологизированная повседневность, — станет ареной и орудием преобразования человека. И действительно — в бурные двадцатые началось безжалостное вторжение государства во все сферы советской повседневной жизни — от гигиены до домашнего хозяйства, от образования до питания, от сна до секса. Идеологии и эстетика со временем менялись, степень вмешательства — никогда.
«Большевизм ликвидировал частную жизнь», — писал культуролог Вальтер Беньямин, оказавшись в Москве в 1927 году. Ликвидация началась с жилья. Сразу после октября 1917-го был издан декрет об экспроприации и разделе односемейных квартир. Так появились наши ненавистные коммуналки с общими кухнями и туалетами. При большевиках уютные слова «дом» и «квартира» быстро сменил леденящий чиновничий неологизм «жилплощадь». Официальную норму (девять квадратных метров на человека, или, точнее, на статистическую единицу) устанавливал Жилищный комитет — всемогущая организация, по воле которой чужие друг другу люди, нередко классовые враги, жили в такой тесной близости, какая и не снилась нуклеарным семьям на Западе. Возникла среда, нарочно созданная для тоталитарной слежки всех за всеми.
Именно в такой квартире близ Красной площади я провела первые три года жизни. С прискорбием сообщаю, что она не была похожа на благословенную коммунальную утопию со священных страниц «Что делать?». Что еще печальнее — к семидесятым так называемый социалистический сверхчеловек усох до гомо советикус: циничного, разочарованного, целиком сосредоточенного на колбасе и, да-да, герценской мелкобуржуазной курице.
Естественно, большевистская переделка быта затрагивала семейный стол. Несмотря на неподъемную задачу накормить страну, разоренную Гражданской войной, традиционную домашнюю кухню заклеймили как идеологически отсталую и попросту плохую. «При посемейном столовании, — предупреждала брошюра под названием „Долой частную кухню“, — и речи быть не может о правильной, научной постановке питания».
Домашний очаг должны были заменить государственные столовые — общий котел вместо семейной кастрюли, как выразился один экономист из Центрального комитета. Общепит не только позволял государству обходиться скудными ресурсами, но и превращал еду в политически окрашенное занятие. Столовая — это кузница, в которой будет выкован советский быт и советское общество, как заявил глава организации, отвечающей за общественное питание. Коммунальные столовые, соглашался Ленин, были бесценными «ростками» коммунизма, действующим примером его порядков. К 1921 году тысячи советских граждан обедали на людях. Эти столовые по любым меркам были отвратительны — даже хуже столовых моего детства, пришедшегося на эпоху развитого социализма. В тех резко пахло тушеной капустой, и какая-нибудь тетя Клава возила грязной тряпкой прямо перед моим носом, а я давилась комплексным обедом из трех блюд. Обед неизбежно венчал уныло-коричневый компот из сухофруктов или крахмальный кисель.
В двадцатые кисель показался бы амброзией. Рабочих кормили супом из гнилой кислой капусты, мясом неизвестного происхождения (кониной?), клейким пшеном и бесконечной воблой, высушенной до каменного состояния. И все же… благодаря воспитательным идеям «нового быта» во многих столовых были читальни, шахматы, проводились лекции о пользе мытья рук, тщательного жевания и пролетарской гигиены. В некоторых образцовых столовых даже играла музыка, а на белых скатертях стояли свежие цветы.