Этим и отчасти критической военно-политической обстановкой, когда речь шла о спасении Отечества, жизни миллионов наших соотечественников, было, по-видимому, вызвано появление известного приказа Верховного Главнокомандования Красной Армии от 16 августа 1941 г. за № 270, которому в исторической литературе уже давалась правовая и нравственная оценка.
Приказ обязывал «командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров»{17}. Он предписывал всем вышестоящим командирам и комиссарам расстреливать на месте подобных людей. В отношении же красноармейцев, которые предпочли сдаться в плен вместо «организации отпора врагу», в приказе содержалось требованием «уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи их лишать государственного пособия и помощи»{18}.
Но если ряд положений приказа № 270 можно оправдать критической обстановкой военного времени, то ни в какие рамки «законности» не вписываются и совершенно не заслуживают оправдания его пункты о репрессиях в отношении семей пленных командиров и политработников, о лишении льгот родных солдат и офицеров. По существу, приказ обрёк на страдания миллионы ни в чём не повинных людей.
О секретном приказе № 270, где все советские военнопленные объявлялись изменниками и предателями Родины, знали многие пленные, находившиеся в фашистских лагерях. Им особенно трудно было осознать, что Родина практически отказалась от них, к их физическим мукам добавлялись муки морально-психологические. Гитлеровская пропаганда умело использовала этот приказ для идеологической обработки военнопленных. Постоянно звучали слова И.В. Сталина о том, что военнопленных у нас нет, есть только предатели Родины{19}. «Немцы уверяли, — вспоминал бывший военнопленный Г.К. Сырков, переживший ад Хаммельбургского лагеря смерти, — что на Родине нас не ждут, что всех, кто побывал в плену, посадят в тюрьму или расстреляют»{20}.
Жёсткая позиция, занятая И.В. Сталиным по отношению к военнопленным, вероятно, спровоцировала значительную часть советских военнопленных вступить в создававшиеся тогда коллаборационистские формирования. Именно она не позволила правительству СССР использовать в годы войны имевшиеся в его распоряжении политические и дипломатические возможности для облегчения участи узников фашистских лагерей[9].
Через Международный Красный Крест (МКК) воюющие страны помогали своим военнослужащим, оказавшимся в плену: присылали медикаменты, продовольствие, одежду, поддерживали морально. Но это не распространялось на советских военнопленных, поскольку СССР не подписал Женевскую конвенцию 1929 г. об обращении с военнопленными. В отличие от правительств других стран, в том числе и гитлеровского, Советское правительство объявило красноармейцев, попавших в плен, не военнопленными, а предателями, преступниками, вследствие чего Международный Красный Крест не получал средств на их содержание.
То обстоятельство, что к пленным относились с недоверием, с неприкрытой враждой, что культивируемая подозрительность к данной категории оставалась в годы войны неотъемлемым элементом государственной политики, подтверждается фактом массовой «фильтрации» наших солдат и офицеров, вырвавшихся из окружения или фашистской неволи. Их судьба решалась на основании Постановления Государственного Комитета Обороны (ГКО) СССР за № 1069сс от 27 декабря 1941 г. В соответствии с ним для проверки «бывших военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену или в окружении противника», было образовано 22 спецлагеря НКВД в Воронежской, Курской, Рязанской, Сталинградской, Тамбовской и других областях. Численно выделялись 5 лагерей — Угольный, Хаиларский, Подольский, Колачский и Рязанский{21}.
Проверка осуществлялась оперативными уполномоченными Управления особых отделов НКВД[10] и, бесспорно, имела под собой объективную основу. Необходимо было установить, не является ли проверяемый дезертиром, военным преступником или вражеским агентом. После прохождения спецпроверки большинство военнослужащих рядового состава, если на них не было получено компрометирующих материалов, направлялись в распоряжение районных военных комиссариатов (РВК), а затем в действующую армию.
Более трагично складывалась судьба офицеров. Именно на них сталинское руководство возложило всю вину за поражение на фронте и первые крупные неудачи. Многие офицеры, подвергшиеся спецпроверке, на основании решений военных трибуналов расценивались как предатели Родины и направлялись в трудовые лагеря, где содержались как заключённые. Значительная их часть в порядке наказания направлялась в отдельные штурмовые стрелковые батальоны в качестве рядовых[11].
29 декабря 1941 г. были конституированы армейские сборно-пересыльные пункты (СПП){22},[12] которые согласно положению подчинялись Управлению тыла армии. В их функции входили сбор вышедших из плена или окружения бывших военнослужащих, их санитарная обработка и передача эшелонами в спецлагеря НКВД для спецпроверки и распределения по военкоматам и другим организациям. Спецпроверка в самом СПП проводилась лишь в исключительных случаях. Это положение изменилось в конце января 1943 г., когда в первостепенные обязанности СПП была вменена и спецпроверка, после которой подавляющее большинство бывших военнослужащих вновь направлялись в действующую армию (в запасные полки). Вместо одиночки-особиста спецпроверку осуществляла теперь спецкомиссия в составе начальника СПП и представителей четырёх армейских отделов (кадров, политического, укомплектования и, разумеется, особого), а также военной прокуратуры армии.
В полномочия комиссии входило, кроме того, право направления офицеров в штрафные батальоны, а рядовых — в штрафные роты[13]. Широкая «реализация» этого права, в сущности, заменила собой направление в тыловые спецлагеря, сопряженное, как правило, с длительными и непроизводительными задержками спецконтингента в ОПТ из-за несвоевременного прибытия конвоя или транспортных средств, из-за неточностей в нарядах фронта и т.п. Перевод спецконтингента в «штрафники» и стал главным практическим результатом описываемой реформы[14].
К 1 октября 1944 г. через спецлагеря прошло 354 592 бывших военнослужащих Красной Армии, вышедших из окружения и освобождённых из плена, в том числе 50 444 офицера. Из указанного количества людей после соответствующей проверки было передано: в Красную Армию — 249 416 человек, из них офицеров — 27 042, в том числе на формирование штурмовых батальонов — 18 382 человека, из них офицеров — 16 163; в промышленность — 30 749, в том числе 29 офицеров; на формирование конвойных войск и охраны спецлагерей — 5924 человека; арестовано органами СМЕРШ — 11 556 человек, из них 1284 офицера; умерло — 5347 человек; находились в спецлагерях — 51 601 человек, в том числе офицеров — 5657 человек{23}.
Как видно из приведённых данных, в действующую армию было направлено 53,6% офицеров от их общего числа, в штрафбаты — 32%, или фактически каждый третий. К тому же из числа оставшихся в лагерях НКВД офицеров чуть позже было сформировано ещё 4 штурмовых батальона по 920 человек в каждом. Важно отметить, что опыт (далеко не всегда положительный), приобретённый спецорганами при проверке окруженцев и бежавших из плена, использовался ими и на заключительном этапе войны, и при осуществлении массовой репатриации советских граждан в первые послевоенные годы.