Пришлось спешно готовить судебный процесс, разумеется (поскольку дело шло об офицере), военный трибунал, заседающий за закрытыми дверями. Была проведена новая экспертиза «бордеро» специалистами, подобранными военным министерством. Но и здесь вышла осечка: лишь двое из них признали руку Дрейфуса, третий отрицал. Вдобавок не удалось найти буквально никаких мотивов для преступления: Дрейфус был богатым человеком и не нуждался в денежных подачках. Капитан не имел долгов, не вел крупной карточной игры, в его поведении не было ничего предосудительного с точки зрения норм, принятых в буржуазных кругах и в офицерском корпусе. (Что это было действительно так, подтвердили все последующие неуклюжие попытки противников Дрейфуса найти доказательства того, будто он враждебно отзывался о Франции, восторгался Германией, кайзером, и тому подобные очевидные злонамеренные выдумки и лжесвидетельства, которые никто всерьез и не пытался принимать.) Немудрено, что обескураженный Пати де Клам 29 октября известил начальство о крайней шаткости доказательств, что может привести к оправданию подсудимого, и предложил отказаться от судебного преследования. Новое следствие в ноябре не прибавило ничего, кроме досужих вымыслов, ничем не подкрепленных догадок, и даже вскрыло неприятное обстоятельство — маловероятно, чтобы Дрейфусу были известны по крайней мере некоторые сведения, упомянутые в «бордеро». Выяснились и другие несообразности, которые возникали, если считать Дрейфуса автором «описи».
Однако Мерсье и другие генералы не собирались отказываться от столь удачно начатого «дела», уже поместив в реакционной печати сведения об аресте «предателя». Вопреки всем правилам Мерсье в интервью, напечатанном 28 ноября в газете «Фигаро», объявил, что он имеет бесспорные доказательства измены Дрейфуса: это трудно было расценить иначе как фактический приказ офицерам — членам военного суда — не колебаться в вынесении обвинительного приговора.
С 19 по 22 декабря проходили закрытые заседания военного трибунала. Не было никаких доказательств. Вызванный в качестве свидетеля майор Анри, несмотря на секретность заседаний военного суда, объявил, что в голове офицера разведки имеются сведения, которые должны оставаться неизвестными даже его фуражке. Мерсье почувствовал, что и на военных судей в таких условиях нельзя полностью положиться. Поэтому 22 декабря, в последний день заседаний трибунала, его членам были неожиданно переданы три документа: два — написанные полковником Шварцкоппеном, третий — итальянским военным атташе Паниццарди (Италия была тогда союзницей Германии). В одном донесении немецкого полковника, точнее, отрывке из него, упоминалось в связи со шпионажем о каком-то «каналье D.» (се canaille de D), в другой депеше — об «одном французском офицере»; в письме Паниццарди Шварцкоппену — о «вашем друге». Все это бездоказательно объявлялось относящимся к Дрейфусу. Грубо нарушая законы, Мерсье приказал, чтобы документы были доведены только до сведения судей. Ни обвиняемый, ни его адвокат не были поставлены в известность об этих дополнительных материалах.
22 декабря военный суд признал Дрейфуса виновным и приговорил к пожизненной каторге. 5 января состоялась публичная сцена разжалования Дрейфуса, во время которой он срывающимся голосом не раз выкрикивал: «Я невиновен! Да здравствует Франция!»
В тот же день (по позднейшим утверждениям реакционной печати) осужденный будто бы сделал неожиданное признание жандармскому капитану Лебрену-Рено, что он передавал маловажные материалы немцам, чтобы выудить у них более ценные сведения. Долгие годы националистические газеты козыряли этим мнимым признанием, хотя от него за версту несло подлогом. Трудно было представить себе что-либо менее правдоподобное, чем такое покаяние, сделанное сразу же после публичного заявления о невиновности! Капитана Лебрена-Рено вызвали к президенту Республики Казимиру Перье. Когда через несколько лет бывшего главу государства спросили об этом свидании, Казимир Перье резко ответил: «Он лгал». Возможно, дело обстояло иначе. Судя по всему, Лебрен-Рено не просто лгал, а исказил (или неправильно понял) слова Дрейфуса, рассказывавшего о предложении, сделанном ему от имени Мерсье Пати де Кламом и имевшем целью добиться признания осужденным своей вины. Свидетельство Сандерра об этом было опубликовано в газете «Фигаро» 31 июля 1899 года, но даже ныне реакционные авторы повторяют выдумки Лебрена-Рено (и подкрепляют их заявлениями других лиц, которых уже не было в живых, когда всплыли на свет «их» показания).
18 февраля Дрейфус был отправлен на Чертов остров, около берегов Кайенны, где нездоровый климат и тяжелые условия каторги должны были, по расчетам Мерсье и его коллег, в более или менее скором будущем избавить военное министерство от нежелательного человека. Некоторое время казалось, что генеральный штаб одержал в «деле Дрейфуса» полную победу.
16 января 1895 года произошел очередной министерский кризис. Вместе с правительством Дюпюи, в котором Мерсье занимал пост военного министра, неожиданно подал в отставку и президент Республики Казимир Перье. Мерсье надеялся быть избранным на пост президента. Но эти надежды не оправдались. Палата депутатов и сенат проголосовали за Феликса Фора. Военным министром стал генерал Зурлинден. Ни он, ни его преемники ничего не изменили в позиции, которую заняло при Мерсье военное министерство в «деле Дрейфуса».
Брат осужденного Альфреда Дрейфуса Матье, пытавшийся отыскать пути для пересмотра приговора, начал по собственной инициативе осторожные поиски действительного автора «бордеро». Действия семьи Дрейфуса вызвали недовольство и подозрение генерального штаба. За Матье была установлена слежка, его пытались, видимо, с провокационными целями, втянуть в переговоры с какой-то мадам Бернард, предлагавшей продать нужные ему документы. Таким путем стремились уличить Матье в собирании шпионской информации. Он не попался в западню, предложив мадам Бернард оплатить документы, если она предоставит их в распоряжение любого нотариуса по ее выбору. После этого мадам Бернард исчезла из поля зрения. Но попытки опознать автора «бордеро» оказались безуспешными: в полном отчаянии даже трезво смотревший на вещи Матье обратился за советами к гадалке.
…В июле 1895 года Сандерр оставил пост начальника «секции статистики». Его сменил майор (с апреля 1896 года — подполковник) Пикар. Впоследствии не было недостатка в утверждениях, что Пикар был чуть ли не с самого начала водворен в разведывательное бюро стараниями покровителей Дрейфуса, что он, как и осужденный, был выходцем из Эльзаса и поэтому имел с ним каких-то общих знакомых, что Пикара хорошо встречали немецкие офицеры, участвовавшие в маневрах в Эльзасе, и т. п. (Знакомый нам набор лжесвидетельств, уже использованных против Дрейфуса!) Но все это произошло потом, а пока Пикар ничем не отличался от других офицеров генерального штаба. Впрочем, было одно отличие — Пикар был честным человеком и, как показали обстоятельства, не захотел пойти на сделку с совестью — операцию, которую без особых затруднений осуществляли его сослуживцы.
Главой контрразведывательного отдела остался майор Анри. В марте 1896 года он получил от мадам Бастиан очередную порцию депеш, извлеченных из корзин для бумаг в германском посольстве. Занятый семейными делами, Анри совершил непоправимую для него ошибку — бегло просмотрев полученные материал (майор торопился в отпуск), передал их своему заместителю капитану Доту. Добыча включала и несколько мелких кусков грубоватой бумаги, на которой было принято в Париже печатать почтово-телеграфные бланки. Составленное из клочков письмо снова склеили. Оно было написано рукой одного из друзей Шварцкоппена, которому германский атташе поручал писать письма, способные скомпрометировать самого полковника. Его почерк был отлично известен французской разведке благодаря стараниям мадам Бастиан. Письмо гласило: «Париж, улица Биенфезанс, дом 27, майору Эстергази. Милостивый государь! Прежде всего я надеюсь получить от Вас более подробную информацию, чем недавно переданную Вами мне, по вопросу, о котором шла речь. Поэтому я прошу Вас сообщить мне ее письменно, чтобы у меня была возможность судить, смогу ли я впредь поддерживать связи с фирмой Р. к…т».
Письма-телеграммы обычно посылались без конверта. Но на этом письме не было почтового штемпеля: видимо, Шварцкоппен раздумал отправлять его адресату и, разорвав на мелкие части, бросил в мусорную корзину, откуда оно и перекочевало во французскую контрразведку. Сколько чернил израсходовали французские реакционеры, чтобы отрицать подлинность этого письма; они и поныне не отказываются от этой задачи, хотя аутентичность документа была засвидетельствована самим германским атташе в его опубликованных посмертно мемуарах!