Пикар заинтересовался личностью Эстергази. Выяснилось, что он выходец из Венгрии, сам присвоил себе графский титул, служил во французском иностранном легионе, потом в других армейских частях, одно время был прикомандирован к генеральному штабу. Эстергази, несомненно, работал на французскую разведку, выполняя и контрразведывательные функции — наблюдал за другими офицерами. Вместе с тем в числе его знакомых были лица, которых подозревали в шпионаже в пользу Германии и ее союзников.
Эстергази, светский прожигатель жизни, бросивший жену и двоих детей, не привык стесняться в средствах при добывании денег: он вымогал их у своих любовниц, случайных знакомых, мог то угрожать разоблачениями, то предлагать свои услуги барону Ротшильду, играть на бирже, сотрудничать в реакционных изданиях, извлекать доходы из содержания фешенебельного публичного дома близ Гар-Лазар… Когда всего этого оказалось недостаточно, граф стал продавать военные секреты. Как рассказывает в своих воспоминаниях Шварцкоппен, аристократический проходимец состоял у него на службе с середины июля 1894 года по октябрь 1897 года, получая ежемесячное жалованье в 2 тыс. марок. Конечно, этого последнего факта Пикар не мог знать, но он насторожился, когда получил сведения из Берлина от одного агента-немца, что французские военные секреты выдает какой-то офицер, последние 15 лет командовавший батальоном.
Данные слишком подходили к Эстергази, чтобы не броситься в глаза Пикару, хотя ему было известно лишь немногое из второй, скрытой стороны жизни блестящего майора. В частности, до сведения Пикара дошло, что Эстергази обременен массой долгов, но начальник разведывательного управления не знал, что в одном случае этот мот выступал и в роли кредитора. У него, как оказалось, давно уже занял 6 тыс. франков майор Анри, еще не удосужившийся вернуть такой немалый долг. Анри немедленно осведомил своего великодушного друга, что на него пали подозрения Пикара. Эстергази, делая вид, что ему неизвестно о начатом расследовании, поспешил замести следы. Его видели в немецком посольстве — он сообщил, что ездил туда якобы только с целью получения визы для жены командира своего полка. Более того, в конце июля Эстергази имел наглость требовать, чтобы его перевели на работу в министерство, желательно в разведку.
Пикар достал образцы почерка Эстергази. В августе 1896 года, ознакомившись с «делом Дрейфуса», подполковник был поражен полным отсутствием доказательств его виновности. Еще большим сюрпризом была схожесть почерка Эстергази с почерком автора «бордеро». Пикар показал письмо Эстергази (не указывая, кому оно принадлежит) Бертийону, который так безапелляционно уверял в 1894 году всех в виновности Дрейфуса.
— Это почерк «бордеро»! — воскликнул удивленный эксперт. Он не подозревал, какую медвежью услугу оказывает этим заявлением своим клиентам из военного министерства.
До начала августа Пикар вел расследование на свой страх и риск: это было служебное упущение, которое, впрочем, только и могло обеспечить успех следствия. 1 сентября подполковник подал начальнику генерального штаба Буадефру докладную записку, фактически не оставлявшую места сомнению в том, что Эстергази обслуживает немецкую разведку и что это он написал «бордеро» в 1894 году (в рапорте Пикар остерегается поднимать вопрос о процессе Дрейфуса, само упоминание о котором считалось недопустимой вольностью). Ошеломленный докладом Пикара, генерал Буадефр отправил чрезмерно усердного офицера к своему заместителю Гонзу. Тот скрепя сердце разрешил Пикару продолжать расследование поступков майора Эстергази, однако без всякой связи с «делом Дрейфуса».
Сей любопытный приказ был отдан Гонзом 3 сентября 1896 года. В тот же день стала известной сенсационная новость: «Дрейфус бежал с Чертова острова!» Об этом оповестила своих читателей лондонская газета «Дейли кроникл». Ее сообщение было немедленно перепечатано парижской прессой. Известие было ложным: публикация заметки в английской газете была результатом стараний Матье Дрейфуса, не жалевшего ни денег, ни сил, чтобы снова привлечь общественное внимание к судьбе своего несправедливо осужденного брата.
Уловка удалась. Хотя сообщение о бегстве было уже на следующий день официально опровергнуто, «дело Дрейфуса» снова заполнило первые страницы французских газет.
Пикар тщетно пытался убедить Гонза, что лучше самому генеральному штабу признать допущенную ошибку и представить доказательства виновности Эстергази, чем ждать, пока дело перейдет в другие руки. Но Гонз в отличие от Пикара отлично понимал, для чего генералам понадобилось «дело Дрейфуса», и менее всего был склонен устанавливать истину. К «делу Дрейфуса» нельзя возвращаться: в этом заинтересованы генерал Мерсье и военный губернатор Парижа генерал Сосье. Экспертов по почеркам нельзя пригласить: это приведет к разглашению тайны. И чтобы еще больше убедить недогадливого Паркера, Гонз бросает ему:
— Если Вы никому ни о чем не расскажете, никто об этом и не узнает.
— Это гнусно, мой генерал! — восклицает потрясенный офицер. — Я не желаю уносить эту тайну в могилу.
Так во всяком случае передает сам Пикар этот разговор.
Возможно, что беседа на деле была менее драматичной: внешне у подполковника сохранились хорошие отношения с Гонзой.
Конечно, то, что стало известно Пикару, вовсе не было равнозначно полному доказательству измены Эстергази. Но все же заговорщики сильно встревожились. Требуя молчания от Пикара, сами генералы, напротив, сочли все средства дозволенными для распространения ложных сведений о процессе Дрейфуса. Однако в этом они допустили оплошность. 10 и 15 сентября 1896 года в газете «L’Eclair», тесно связанной с военными кругами, появились две статьи под названием «Изменник». В них утверждалось, что имеются неопровержимые доказательства виновности Дрейфуса. При этом приводился текст письма, якобы посланного Шварцкоппеном Паниццарди, где прямо указывалось: «Решительно эта скотина Дрейфус становится слишком требовательным». Воспроизводя эту фальшивку, явно полученную от военного министерства, газета добавляла для большей убедительности: письмо было столь секретным, что его довели до сведения судей военного трибунала уже в совещательной комнате, в отсутствие адвоката. Газета, точнее, ее информаторы не ведали, что творили. Ведь судьям была предъявлена не эта подделка, а подлинные документы (в которых, как мы знаем, не упоминался Дрейфус и которые не имели к нему никакого отношения). Все-таки анонимные поставщики материалов для статьи «Изменник» проговорились о грубом нарушении закона, допущенном по приказу Мерсье при ведении процесса Дрейфуса. 18 сентября на этом основании жена Дрейфуса возбудила ходатайство о пересмотре дела.
Встревоженный генеральский муравейник стал проявлять следы лихорадочной активности.
…На парижской почте случайно было задержано письмо на имя бывшего капитана Дрейфуса с самым невинным содержанием. Однако между строк симпатическими чернилами был написан совсем другой текст: «Невозможно расшифровать последнее сообщение. Возобновите старый способ для ответа. Укажите точно, где находятся представляющие интерес документы и проекты, связанные с вооружениями. Актер готов действовать немедленно». Подделка была топорной, «невидимые» чернила были различимы еще до того, как бумагу подержали в тепле, чтобы буквы проявились. Но ведь никто и не предполагал, что новый «документ», свидетельствовавший не только о виновности Дрейфуса, а и о том, что у него имелся сообщник («актер»), попадет к ненадежным людям. Но и это еще не все. В конце октября 1896 года один правый депутат палаты сделал запрос, что предпринимает правительство, чтобы пресечь «преступную» кампанию в пользу Дрейфуса. Воспользовавшись этим, майор Анри, сфабриковавший первую бумагу, подделал письмо от 31 октября, якобы отправленное Паниццарди Шварцкоппену и подписанное псевдонимом Александрина. В нем итальянский военный атташе подчеркивал, что он будет отрицать всякую связь с Дрейфусом, и просил, чтобы его немецкий коллега занял аналогичную позицию. Расчет Анри основывался на том, что французская разведка имела перехваченные подлинные письма Паниццарди Шварцкоппену от 29 октября и 7 ноября. Фальшивка — письмо от 31 октября — была так отредактирована, чтобы создалось впечатление, будто оно продолжает предшествовавшее ему и предваряет последующее. Поэтому прямое упоминание в тексте имени Дрейфуса и явная презумпция, что он был германским шпионом, не столь явно бросались в глаза.