Развернувшись на каблуках, доктор Горрин направился к выходу. Попрощавшись с черепом прадедушки, он вышел за дверь.
— Никто не заметит разницы, тоже мне! — фыркнула мадам Клопп и вернулась к чтению…
Еще через час в аптеку пришел джентльмен в темно-сером пальто и цилиндре, с холодными вкрадчивыми глазами, каштановыми нафабренными бакенбардами и тяжелым клювоподобным носом. В руках он держал трость и портфель для бумаг.
Увидев его, мадам Клопп так оживилась, что едва не свалилась со стула. Скомкав газету и отшвырнув ее прочь, она спустилась быстрее пожарного, соскальзывающего по шесту.
— О, мистер Гришем! — залепетала старуха, подскочив к стойке и отодвинув удивленного переменой в ее настроении Джеймса. — Лемюэль говорил, что вы зайдете! Безмерно счастлива вас лицезреть в нашей аптеке.
— Мое почтение, мадам Клопп. В контору пришло письмо от мистера Лемони — насколько я могу судить, дело срочное.
— Еще бы! — раздалось с лестницы, и в зал спустился Лемюэль. Он был одет в коричневый клетчатый костюм, пальто и котелок, вокруг шеи намотал шарф.
— Вы уходите, Лемюэль? — спросил Джеймс, хотя ответ и так был очевиден.
Лемюэль кивнул.
— У меня кое-какие дела в городе. Нужно зайти в банк, на почту и…
— В банк? — испуганно произнес Джеймс и подумал: «Что за дела у него могут быть в банке? Это как-то связано со мной? Он знает?»
— Не беспокойтесь, я скоро вернусь. Еще до закрытия аптеки, кузен.
— Кузен? — спросил посетитель. — Вы о нем мне писали, мистер Лемони?
Джеймс натурально похолодел. Ему очень не понравилось то, что здесь происходило.
— Верно, — сказал Лемюэль и глянул на Джеймса. — Позвольте представить: мистер Гришем, эсквайр, из адвокатской конторы «Гришем и Томм» — мой душеприказчик.
«Душеприказчик? Он что, затеял что-то с завещанием?»
— Кэб ожидает, мистер Лемони, — сказал адвокат, и Лемюэль кивнул на прощание:
— Прошу вас, мадам Клопп, пока меня нет, не съешьте кузена — он нам еще нужен. А вы, кузен, будьте добры, постарайтесь не разрушить мою аптеку.
Поправив шарф, он двинулся к выходу вслед за адвокатом. Миг — и они исчезли за дверью.
Джеймс и мадам Клопп остались в аптечном зале одни. Старуха презрительно бросила:
— Есть родственников? Фу. Если бы Лемони были не такими тощими и костлявыми… Пойду готовить обед. Скоро заглянет миссис Тоун, вдова Филина. Мы на дух друг друга не переносим, так что…
— Филина?! — воскликнул Джеймс. — Того самого? Злодея Золотого Века?
Мадам Клопп сморщила нос.
— Того самого Филина. Будьте с ней настороже.
— Она может учинить что-то… злодейское?
— Миссис Тоун души не чает в этих трех проходимцах, которые вечно норовят проникнуть в аптеку и стащить раствор валерьяны. Глядите в оба, чтобы коты не проникли сюда за ней.
Джеймс с тревогой закусил губу: посещение вдовы злодея Золотого Века — этот день просто не мог быть хуже…
…— Что-то вспоминается, мэм? — спросил Джеймс, пристально глядя на миссис Тоун.
Женщина свела глаза на кончике короткого скрюченного носа, подняла их к потолку, а потом описала ими пару кругов.
— Пока ничего…
— Мне жаль, мэм.
Вдова Тоун покивала и тяжело вздохнула. В аптеку она пришла за пилюлями для восстановления памяти и, как сказала Джеймсу, они ей были нужны, чтобы вспомнить, что именно случилось с ее мужем двадцать лет назад. Никто точно не знал, куда именно и в какой момент исчез Филин — в газетах о нем просто вдруг перестали писать. Говорили, что он умер, но при каких обстоятельствах это произошло, было загадкой. Вдова между тем считала, что все знает, вот только никак не могла вспомнить, словно кто-то покопался в ее голове и стер все воспоминания об этом. Она много лет приходила в аптеку, пила свои пилюли и кое-что прояснялось, но крупицы былых событий были слишком разрозненными…
Джеймс ожидал, что супруга Филина окажется чем-то жутким, и его даже постигло разочарование, когда она вошла. Это была немолодая женщина в старомодном полосатом платье с серебристой брошью-совой на лацкане жакетика. В руках она держала ридикюль, обшитый перьями, выпуск газеты «Мизантрополис» из Старого центра и зонтик.
Как только вдова Тоун переступила порог аптеки, прочие посетители, не сговариваясь принялись морщиться и шикать, а потом и вовсе поспешно ретировались на улицу, обходя ее стороной как прокаженную. Очевидно, все знали, кто она такая.