Он хотел докопаться до истины, спросить что-то, что выдало бы неправду или нестыковки в истории Хелен, но не успел.
Дверка открылась, и в кухню вошла мадам Клопп. Разогнав перед собой пар, она сказала:
— Мне надоело это убийство, дорогая, и я пришла помочь тебе с…
И тут старуха увидела Джеймса. Отреагировала на его присутствие она ожидаемо: нахмурилась и поджала губы.
— А он что тут делает?
— Джеймс помогает мне с обедом, мамочка, — сказала Хелен.
— Правда? А кажется, что он развесил уши.
Хелен заглянула в казанок и достала из кармана передника часики на цепочке.
— Обед уже скоро будет готов, — сказала она. — Благодарю за помощь, Джеймс.
Джеймс поднялся и вытер руки тряпкой. Ему не особо хотелось сидеть на кухне в обществе ворчливой мадам Клопп.
— Я буду в своей комнате.
— Видимо, там подслушивать удобнее всего, — проворчала мадам Клопп.
— Мама!
Препираться со старухой Джеймс не стал — вместо этого протиснулся к выходу, вжимаясь в стену, чтобы ненароком не задеть мадам Клопп, и вышел на лестницу.
Закрыв за собой дверь, он приставил к ней ухо.
— Что ты ему рассказала, дочь? — тихо спросила старуха.
— Ничего особенного, мамочка.
— Тебе не стоит с ним болтать, Хелен. И доверять ему не стоит. Никто не знает, зачем он на самом деле сюда притащился.
— Ты к нему слишком строга. Джеймс — очень милый молодой человек.
— Милый, тоже мне. — Из-за двери раздалось шумное фырканье. — Что это ты готовишь?
— Вороний суп.
— Он неправильного цвета, — заметила старуха. — Настоящий вороний суп должен быть не красным, а черным.
— Нет, красным!
— Черным!
— Красным!
Джеймс понял, что больше ничего любопытного не услышит, и направился наверх…
…Не дойдя буквально пару шагов до своей комнаты, Джеймс остановился.
Дверь спальни мадам Клопп была открыта, и из-за нее раздавались очень странные звуки — хлюпанье и всплески, а еще кто-то что-то бормотал.
Заглянув в комнату, Джеймс оторопел. Да и кто бы на его месте отреагировал иначе, увидев подобное.
В комнате был Лемюэль. Скрючившись в три погибели, он держал в руках рыбу Мередит и крепко сдавливал ее, словно пытался задушить. Рыба отчаянно била хвостом из стороны в сторону, судорожно раскрывала пасть и шевелила жабрами. Она страдала и задыхалась, а аптекарь продолжал ее мучить.
— Лемюэль! Что вы делаете?!
Лемюэль повернул голову, и Джеймс отшатнулся. Лицо кузена было так сильно искажено, что он его даже сперва не узнал: кожа на скулах будто натянулась, а щеки запали сильнее обычного, глаза тонули в черных кругах и яростно сверкали — в них застыла такая злоба, что Джеймс по-настоящему испугался. Таким он Лемюэля прежде не видел.
— О, дорогой кузен, — протянул аптекарь, и его губы сложились в ехидную усмешку. — Снова ошиваетесь повсюду и суете нос в чужие дела?
— Нет, я просто… — Джеймс дернул головой и нахмурился. — Что вы делаете с бедной рыбой?
— Бедной? Эта мерзавка попыталась откусить мне палец, а я просто хотел ее погладить.
— Вы ведь на самом деле не хотели ее погладить, верно?
Лемюэль прищурился и сдавил рыбу сильнее, отчего та издала отчетливый хрип.
— О, вы поймали меня с поличным, дорогой кузен, можно сказать, раскусили. Я хотел съесть рыбеху — пока еще в этой дыре дождешься обеда. Или вы предлагаете мне грызть ножки стульев?
Лемюэль произносил эти два слова, «дорогой кузен», намеренно их растягивая так, что они звучали с легко читаемой издевкой.
— Вы хотели съесть ее… сырой?
— Не вам, дорогой кузен, осуждать мои вкусовые предпочтения. Это мой дом: хочу — съем сырую рыбу, захочу — вас съем.
Лемюэль швырнул рыбу обратно в аквариум, и в воздух поднялся фонтан брызг. Рыба заметалась в воде. Аптекарь меж тем отряхнулся, как кот, и снова повернулся к Джеймсу. Отметив выражение его лица, он расхохотался.
— Это же просто шутка, дорогой кузен. Вас есть никто пока что не собирается.
— Пока что?
— Вам говорили, что вы — зануда, дорогой кузен? Зануды слишком терпкие на вкус — уж лучше съесть сырую рыбу. Принесла же нелегкая из Рабберота родственничка, который не понимает шуток!
— Что-то я не замечал, чтобы вы раньше шутили.
Лемюэль двинулся к Джеймсу странной покачивающейся походкой и подошел так близко, что ему тут же захотелось отстраниться.