Хороший сын достал ключ, вновь соединил его с головкой и закрыл круглую крышку циферблата, после чего, спустившись, взял лампу и шагнул в нишу.
***
Джеймс осторожно ступал по каменным ступеням тонущей во тьме лестницы. Одной рукой для верности он придерживался за стену, и все равно опасался, что вот-вот оступится.
План Лемюэля сработал. Хороший сын прочитал письмо и, поддавшись на уловку, тут же открыл тайный ход. Когда он скрылся в нише, Джеймс решил немного выждать, но, стоило минутной стрелке на часах сдвинуться на одно деление, как тут же ожила черная стрелка. Она с негромким шорохом преодолела циферблат и вернулась на отметку «XII». В тот же миг потайной ход начал закрываться.
Джеймс скользнул внутрь — едва успел! Шкаф с лекарствами встал на положенное ему место и замер…
Лестница была неимоверно длинной и вела куда-то не просто под аптеку, а под город, намного ниже, чем даже клоака. Спускаясь по точеным каменным ступеням, Джеймс вслушивался в происходящее внизу — идти туда, в эту кромешную тьму, было страшно.
«Глупый! Глупый план! — думал он. — Вдруг Хороший сын притаился где-то там и поджидает? И почему Лемюэль не дал мне никакого оружия? Нужно было взять хотя бы нож с кухни…»
Джеймс трясся всем телом — помимо страха, его мучил еще и озноб. Чем ниже он спускался, тем становилось холоднее…
Впереди забрезжил робкий свет, до его слуха донесся голос — то ли внизу был еще кто-то, то ли Хороший сын говорил сам с собой.
Лестница закончилась и привела Джеймса в небольшой выложенный каменными плитами подземный зал со сводчатыми потолками.
«Что ж, вот и семейный склеп Лемони…»
Пахло здесь чем-то травянистым, как в одной из аптечных банок с лекарственными листьями, и с тем ощущалось что-то горько-приторное. У входа стояла лампа с витой ножкой в виде змеи; в ее раскрытой пасти горел исходящий зелеными искорками огонь, — видимо, Хороший сын зажег ее походя. Самого его видно не было.
Дрожащий свет падал на стены с прямоугольными мраморными табличками, на которых стояли имена и даты. Но не они заставили Джеймса содрогнуться. В центре склепа стоял мраморный постамент, на котором лежал безголовый скелет в зеленом, расшитом золотыми листьями и цветами камзоле. Прадедушка…
«Он вот-вот шевельнется! Поднимется и набросится на меня! В “Ужасах-за-пенни” все так бы и произошло…»
Но скелет и не думал шевелиться — кажется, все его земные дела, включая изгнание незваных гостей из места упокоения, остались в прошлом. Прадедушка не проявлял признаков жизни, и Джеймс осторожно подошел.
Основатель рода Лемони пребывал в величественной позе, правда всю величественность сводили на нет пыль и паутина. Кисти его рук покоились на груди — желтоватые фаланги были сплошь увиты перстнями с изумрудами. Сбоку на постаменте лежала трость-змея, а у бедра на деревянной подставке — большая бутылка, в которой хранилась модель корабля. Джеймс провел пальцем по пыльному шильдику на бутылке и прочитал: «Таблеринн».
— Именно на нем ты когда-то и прибыл в Габен, — беззвучно прошептал Джеймс. — Интересно, что стало с твоим кораблем…
Скелет не ответил — да даже захоти он это сделать, ему не было чем, учитывая, что череп сейчас стоял в шкафу наверху.
«Тебе так и не удалось добыть бессмертие, — подумал Джеймс, глядя на скелет прадедушки. — Даже такой гений, как ты, не сумел. И вот ты лежишь здесь, превратился в груду костей, покрылся пылью и паутиной…»
Джеймс обратил внимание, что пыль была не везде. На груди, под сложенными руками, она отсутствовала, при этом одна из пуговиц камзола была расстегнута. В первый миг Джеймс удивился, но затем его посетила догадка:
«Видимо, пуговицу расстегнул Хороший сын. Должно быть, под камзолом внутренний карман, в котором хранились очки. Может, они все еще там?»
Джеймс потянулся к груди мертвеца, коснулся края камзола, но сунуть руку под него не успел.
— Проклятье! — раздалось неподалеку.
Подняв голову, Джеймс увидел арку в дальнем конце склепа. В помещении за ней блуждало пятно света — Хороший сын там что-то искал, и Джеймс догадывался, что именно.
Подкравшись к арке, Джеймс взялся за ее край и заглянул в проем. Второе помещение было меньше первого, но при этом показалось ему намного более жутким.