И вдруг, уж сам не знаю как, заснул я. Сплю и вижу себя, как я лежу на досках около пересыпа. Чувствую себя, можно сказать, хорошо, вроде как отпустило меня совсем. Про Лидку не думаю, не тошнит меня совсем, и такая легкость, что и не передать. «Ух, ты, – думаю, – неужто помирать так легко?» Тут слышу – шаги. Оборачиваюсь – видно маленький кто-то идет. Неторопливо так. Ближе, ближе. Вижу, наконец, как подходит серенький такой, неказистый. Смотрит на меня и фонарем своим светит. «Ну, что, – говорит, – худо тебе?»
– Худо, – отвечаю, – Помру, наверное, скоро.
А он мне говорит:
– Помирать тебе, пожалуй, рановато. А сказать я тебе хотел вот что. Не пей никогда с бабами ничего цветного! Запомни раз и навсегда. Даже если муть в стакане увидел – все! Баста! Сегодня пойдешь в поселок ***. Там бабка Марфа живет. Пойди к ней, расскажи все, как есть, она поможет.
– А где, – спрашиваю, – в поселке-то ее найти?
Он только усмехнулся в ответ и говорит:
– Сам увидишь. Невелика наука.
Потом я будто провалился, и проснулся, наверное, часа через полтора, когда телефон надо мной загудел. Смену досидел, возвращаюсь домой, а внутри опять аж все кипит, снова, стало быть, меня к Лидке потянуло. Я уж изо всех сил держусь, до дома доковылял, сел на велосипед и поехал в поселок, что шорин мне назвал. Я там и не был никогда раньше – это километров десять отсюда – так, слыхал только. Поехал я, значит, туда. Приезжаю, а это и не поселок даже, а так – скорее, хутор – домов десять – двенадцать будет. И что удивило меня, так это то, что кругом машин много – штук двадцать – тридцать. Даже «Волги» черные были. Опешил я. Думаю: « Что это здесь, заседание райкома, что ли? И на хер бы они мне сдались?» Потом присмотрелся, вижу – народ все больше у одного дома стоит. Я так и понял, что это и есть Марфин дом. Подхожу, а на меня еще издали все шикают, мол, очередь занимай, не лезь так!
И тут, будто что-то у меня с башкой случилось, и я возьми да и ляпни:
– Брат я Марфин. Чего уставились?
Народ посмотрел на меня уважительно, и все расступились. Прохожу к крыльцу, и тут дверь открывается, и выходит старуха на порог. Смотрит на меня так странно, не то сурово, не то с удивлением. Я хотел, было, рот раскрыть,
оправдываться, или объяснить что-то, но она не дала. Сама вдруг начала говорить, да так громко, чтобы все слышали:
– Ой, Андрюшенька, братишка приехал. Заходи, милый, заходи.
Я совсем опешил, захожу в дом, а ноги не гнутся совсем, так я весь скукожился. Зашли мы в сени, а Марфа и говорит мне:
– Значит, брат, говоришь? Ну, да ладно. Зови меня тогда Марфой.
– А ты, – спрашиваю, – откуда меня знаешь?
А она заулыбалась так, и говорит:
– Ну, ты-то, тоже, поди, не по радио про меня слышал?
«Она вообще, всегда говорит, как отрезает,– как бы комментируя, сказал Андрюха, – И места, чтобы что-то возразить или сказать уже совсем не остается».
– Что тебя привело ко мне? Ишь, исхудал-то как! Баба, небось, наворожила?
– Не знаю, – говорю, – но что-то, видать, из-за нее. Тошнит, как увижу ее, но все равно тянет к ней – удержаться не могу.
– Тянет. Все мужики – дураки, а бабы тоже все одинаковы. И все им одного-то и надо. Ты, скажи лучше, вино красное пил с ней?
– Пил. – Отвечаю, – Но то водка была с малиной, а не вино…
– Ну, водка. Какая разница? Ты запомни раз и навсегда. С бабами ничего цветного пить нельзя. Никогда. А еще лучше свое приноси и пей. Так-то.