Я спросил:
– Она ничего вам не говорила по поводу того, что кого-то ждет, собирается замуж или за границу?
– Нет, впрочем, мы ведь с ней очень мало разговаривали, – сказал отец, – Так велел он… – и они оба почему-то посмотрели вверх. Но я понял, о ком идет речь.
В общем, родители были счастливы, и это было видно по всему, еще бы, ведь шансов практически не было… Я встал и, попрощавшись, вышел на улицу. Партия перешла в эндшпиль, однако был еще, как минимум, один незавершенный ход. «Капитан» должен был реально куда-то деться, или, точнее, обосновать свое исчезновение.
Сразу же после встречи с родителями, я зашел к ней на квартиру и ахнул. Зеркала во всем доме были завешены белым. Она сидела зареванная в черных одеждах за кухонным столом, посреди которого горела одинокая свеча.
– Что случилось? – спросил я с тревогой.
Она зарыдала и протянула телеграмму:
«Черноморское пароходство с прискорбием сообщает, что вчера .... года в трехстах пятидесяти милях к востоку от острова Барбуда потерпел крушение сухогруз «Валдай». Вся команда, включая капитана Бориса Елиусова, погибла. Руководство выражает свое глубокое соболезнование семьям погибших. Назначена государственная комиссия по расследованию причин катастрофы… Подписи”
– Что будешь делать?– спросил я почти непринужденно.
– А что теперь делать? – сказала она и промокнула нос салфеткой.
– Ну как что? Его уже не вернешь. А тебе жить надо.
– Для меня жизнь закончена. – отрезала она. – Он бы для меня всем… Всем.. понимаешь? Мужем, родителями, друзьями.. Всем… – Она зарыдала.
– Ну что ты! Давай к родителям пойдем. Нельзя тебе одной. Пусть оно все стоит себе сорок дней, а я в Одессу съезжу, разузнаю подробности, если хочешь.
Она еще какое-то время упиралась, но все же нехотя пошла, поскуливая и размазывая кулаком слезы. Теперь пьесу можно было считать сыгранной полностью. Однако когда я пришел домой, мне посыльный вручил бандероль и я расписался в указанном квадратике. Когда, же после его ухода, я вскрыл коричневое картонное брюхо, то понял, что финал спектакля был лишь теперь, и без этого штриха гроссмейстер не был бы таковым. Передо мной, маня кожаным переплетом, лежал старинный фолиант, на черной обложке которого еще просматривались золотые буквы: Johanes Trithemius «Et Naturae Magicae».
Почти просто страшилка
Было это очень давно. Так давно, что жизнь тогда виделась бесконечной и пара-тройка глупостей, сделанных мимоходом, казалось, никак не могут повлиять на ее равномерное течение. По ходу надо отметить, что городское строительство в Сталинские времена велось очень мудро, и доказательством может, например, служить тот факт, что мединститут, богатый, как известно женским народонаселением был расположен через дорогу от моего политеха – почти сплошь мужским. Понятно, что знакомых-медиков у меня водилось, пожалуй, даже больше, чем инженеров.
Как-то раз, мы с моим приятелем решили завалиться к подружкам – они снимали квартиру в старом-старом доме неподалеку. Тогда больших церемоний не требовалось: телефонов ни у кого не было, а потому мы просто купили вина, хлеба, сыра, какой был, и пошли в гости.
Девчонки жили на втором этаже и в их коморку, вела потрясающе романтичная, скрипучая деревянная лестница, словно бы выдранная из какого-то произведения Достоевского. В комнате мы обычно сидели прямо на дощатом крашеном полу, поскольку практически никакой мебели у них не было. Дело было сразу после каникул, то есть – в середине января. На улице мела густая метель, и от этого было как-то особенно тихо. Мы пили вино, курили и болтали о разной ерунде. Сам уж не помню, как возник этот разговор, но, впрочем, он возникает практически всегда. Не важно, конкретно, с чего он начинается – с рассказов об НЛО ли или же с каких-то свидетельств относительно колдовства – но тема потустороннего неизбежно затрагивается в любой компании, в особенности после принятия небольшого количества алкоголя, и, конечно, если компания действительно душевная. В этот раз беседа зашла о спиритизме. Надо ли говорить, что в скорости был добыт лист ватмана, на котором появился круг с буквами и стрелками. Девчонки притащили небольшое блюдце и свечу. Они откуда-то знали почти все тонкости этого, довольно хитрого, дела. И вот четыре пальца с разных сторон легли на донышко нагретого свечой перевернутого блюдца, на котором уже была начертана свечной копотью кривоватая стрелка. За окном было совсем темно, свеча, которую установили подле на полу, горела ровно и не коптила. Медиумом была, кажется, Эва – так звали одну из них.