Прошу, согласись встретиться со мной, любимый мой. Сегодня вечером в нашем тайном месте, в девять часов? Я встречу тебя широкой счастливой улыбкой. И хотя знаю, что ты терпеть не можешь сюрпризы, приведу познакомиться с тобой одного человека, одного очень особенного человека.
Петляющий каллиграфический почерк, но написано в спешке. Одни слова сливались, другие настолько выцвели на пожелтевшей почтовой бумаге, что почти не читались.
Разгладив письмо на коленях, я всматривалась в него, словно пытаясь прочесть между строками.
Что-то подсказывало мне, что Айлиш была бабушкой Тони – молодой женщиной, в убийстве которой обвиняли Сэмюэла. Разумеется, я не могла знать этого точно, конкретных доказательств в письме не было, всего лишь упоминался один очень особенный человек, скорее всего ребенок, и была очевидна преданность Айлиш, несмотря на то, что Сэмюэл несколько лет воевал вдали.
Что между ними произошло, почему они поссорились? Встретились ли они в их тайном месте в тот вечер, было ли все прощено? Или Сэмюэл понял письмо неправильно и предположил, что Айлиш виновата в более ужасном преступлении? В отлучке Сэмюэл мог не иметь возможности посылать или получать почту, это объясняло страхи Айлиш, что он забыл ее или убит. Но я невольно гадала: нет ли чего-то большего – много большего – в их истории?
«Ты прощаешь меня, любимый?»
Я несколько раз перечитала письмо, затем поднесла поближе и принюхалась. Пыль и старая бумага. Горьковатые чернила. И очень слабый аромат розы. Сложив письмо, я положила его в ящик прикроватного столика. Затем снова посмотрела на фотографию в свете лампы.
Да, снимок сделала женщина, я видела это по глазам Сэмюэла. Его обольщающая улыбка была обращена к ней, сознательно и страстно, как будто в мире никого больше не существовало.
Когда-то, много лет назад, я была влюблена в Тони – но он ни разу так мне не улыбался. Как тонущая мышь цепляется за плывущую деревяшку, я цеплялась за его симпатию, отчаянно и со страхом, с упорством человека, который был одинок раньше и страшится вернуться в это состояние. Тони любил меня, я это знала. Однако он никогда не испытывал ко мне настоящей любви…
– Сэмюэл, – выдохнула я, и его имя прозвучало у меня на губах одновременно интимно и безрадостно.
Я всмотрелась пристальнее. Глаза у него были небольшие и прищуренные, как у кошки, насыщенно-темные, может, черные. Широкие скулы и крепкая челюсть словно высечены из камня, но жесткость черт смягчалась совершенными линиями полных губ.
Я была очарована.
А может быть, сказался недостаток сна. Глаза закрывались сами собой. Плохо соображающий мозг балансировал на грани забытья, тело вдруг сделалось слишком тяжелым, чтобы держаться прямо. Исцарапанная ежевикой кожа горела и болела, и мне страшно хотелось лечь.
На стропилах заворчал поссум, затем, глухо топая, отправился к себе в гнездо. Лягушка-бык возобновила свою одинокую песню в траве за окном. Я выключила лампу у кровати. В свете луны стены и потолок сияли мягким перламутровым светом, как внутренняя сторона раковины, как сон, в который я уже начинала погружаться.
Каким-то образом я очутилась на кровати. В носу защекотало от пыли, чихнула. Комната накренилась – я легла. Поудобнее устроив голову на подушке, устало вздохнула и позволила глазам закрыться.
Глава 5
Айлиш, сентябрь 1941 года
Я бежала, едва переводя дыхание, по сумрачной тропке, сквозь папоротники и влажную путаницу вьющихся кустов пандореи, стараясь не наступить на колокольчики и дикие орхидеи, пустившие ростки в тени. Я бежала вверх по холму, ныряя в полосы вечернего солнца, которые пробивались сквозь нависающие кроны деревьев, мое тело было легким, как у птицы, сердце пело: «Сэмюэл, Сэмюэл…»
Вырвавшись на травянистую поляну, остановилась, чтобы отдышаться. В центре ее стоял ветхий коттедж, построенный первыми поселенцами, владевшими этим местом восемьдесят лет назад. Древесину они взяли из окружающего леса, а камни для фундамента притащили из оврага. Грубо обтесанные стены наклонились внутрь, эвкалиптовая дранка крыши почернела от времени, но домик имел веселый, обжитой вид, манивший меня.
Ограду веранды опутали полевые цветы: актинотус и ховея, дикий жасмин и пижма. Торчали, покачиваясь на ветру, высокие стебли вишнево-розового гиппеаструма. Из черенка, взятого в торнвудской беседке, пошли розы, дотянувшиеся густыми плетями до прогретой солнцем крыши, их кроваво-красные цветы наполняли воздух ароматом.