Затем, шесть месяцев назад, эти визиты прекратились.
Тони перестал приезжать по воскресеньям. Забывал звонить, присылая вместо визитов дорогие подарки. Он без объяснения устранился из ее жизни. Я беспомощно наблюдала, как в дочери, словно болезнь, нарастает печаль, превращая мою светлую девочку в несчастное существо с печальным лицом, уныло слоняющееся по дому, как его привидение, а не живой обитатель.
Бронвен со вздохом перекатилась на бок. Поправляя одеяло, я коснулась ее лба легким поцелуем. Она пахла медом и шоколадом, свежевыстиранным бельем и лимонным шампунем. Безопасные, знакомые ароматы. Я уже хотела выйти на цыпочках, когда заметила прислоненную к ночнику фотографию. Я не видела ее много лет, и она вернула меня в прошлое, наполняя грустью.
Тони сидит на низкой бетонной стене на фоне водного занавеса при входе в Национальную галерею. Глаза сверкают за очками, с лица не сходит особенная, завораживающая улыбка. Он не был красив – слишком костистое лицо, большой нос, зубы чуточку кривоваты, – но умел привлечь к себе, обладал энергией, одновременно сдержанной и притягательной.
Я выключила лампу на ночном столике и унесла фотографию на кухню, прислонив ее там к банке с арахисом на стеллаже, чтобы разглядеть при полном освещении. Приятно было смотреть на его лицо, делать вид, что он все еще где-то здесь, идет по жизни, улучает, возможно, минутку, чтобы взглянуть на звезды и подумать обо мне.
Это почти помогло.
Потом я вспомнила гроб. Болотистый склон, зияющую могилу под вязом. Теперь на кладбище уже темно, тополя и кипарисы поникли под тяжестью дождя, небо царапают пальцы молний.
Хотя я не видела Тони много месяцев, тоска по нему вдруг сделалась невыносимой. С ним я была другой – сильной, талантливой. Я больше смеялась, меньше беспокоилась, открывала и находила удовольствие в самых неожиданных вещах. Когда он ушел, я снова забралась в свою скорлупу – находя спасение в работе, пренебрегая друзьями, отчаянно желая забыться. Мучимая осознанием того, что любимый мной мужчина больше меня не любит.
Единственным светом в том темном времени была Бронвен. Несмотря на недоумение из-за ухода отца, она была веселой, мудрой явно не по своим шести годам. Я с головой погрузилась в материнские заботы и была вознаграждена моментами тесной связи, которые редко случались прежде. Даже младенцем Бронвен тянулась к отцу – она была крохотной луной, вращавшейся вокруг планеты по имени Тони, боготворящей и постоянной. Она прибегала ко мне с разбитыми коленками, чтобы я налепила пластырь и пожалела, но потом всегда спешила к Тони, зная, что только он может поцелуями успокоить боль, прогнать неприятности, добиться улыбки на ее младенческих губках.
Но после ухода Тони мы стали по-настоящему близки. Бронвен хихикала как безумная и обнимала меня за талию, настаивая, что я самая красивая, лучшая, приятнейшая мама на всем свете… и эти моменты меня и спасли.
Я вздохнула.
– Черт побери, Тони. Зачем тебе понадобилось еще и умиреть?
Мы познакомились в художественной школе. В семнадцать лет я была катастрофически застенчивой, но преисполненной решимости утвердиться в качестве фотографа. Я выросла рядом с тетей Мораг и после ее смерти нашла в ее вещах бокс-камеру «брауни». Я быстро превратилась в одержимую фотографией, а когда узнала, что есть люди, которые зарабатывают на жизнь этим ремеслом, то твердо решила включить себя в их число. Не зная, с чего начать, я поступила в Викторианский колледж искусств.
Тони учился на отделении живописи и был на несколько курсов старше. Талантливый, загадочный, популярный, забавный – и это привлекало, – он был, однако же, странно уязвимым. Почти полгода мы постоянно встречались в местном баре, прежде чем я набралась смелости заговорить с ним. К моему недоумению и удовольствию, мы быстро сошлись. Не прошло и года, как я забеременела. Я забросила занятия, не в состоянии думать ни о чем, кроме Тони и малыша. По мере того как внутри меня развивался наш ребенок, росла и моя уверенность. Тони любил меня, и мир был счастливым местом обитания. Тоненькой струйкой текли заказы на фотоработы, и впервые в жизни я почувствовала, будто нахожусь на своем месте – по-настоящему на своем.
Успех пришел к Тони быстро. Он начал продавать картины через первоклассные галереи, создавая себе имя, работая как никогда много. Его пригласили на Венецианскую биеннале – в то время для него это было кульминацией карьеры, а также памятной вехой в нашей совместной жизни. Бронвен родилась вскоре после его возвращения с выставки, и казалось, что жизнь не может быть лучше. Она была настолько, как во сне, хороша, настолько сказочно идеальна, что делалось не по себе. Тогда-то и начался разлад. Медленно, так медленно поначалу, что я едва это замечала.