Индийские мусульманские купцы принесли ислам на этот остров лишь за полстолетия до Ибн Баттуты. Правитель Суматры, Малик Аль-Захир, оказался «смиренным человеком, который пешком отправлялся на молитву по пятницам. Он страстно отстаивал веру. И в округе подчинил себе всех неверных».
Путешественник едва ли мог себе представить, что новая религия распространится дальше Суматры, охватит всю Индонезию, крупнейшую в мире исламскую страну, где живет ныне около 160 миллионов мусульман.
Ибн Баттута побывал и на Яве, в порту Тавалиси, уже не существующем на новых картах. Здесь он повстречал принцессу амазонок, которая возглавляла армию девушек-рабынь, «сражавшихся, как мужчины». В подарок она выделила ему двух буйволов, лимоны, рис, перец.
Во время дальнейшего плавания первую остановку Ибн Баттута сделал в Цюаньчжоу, на юго-восточном побережье Китая, как раз на берегу пролива, разделяющего Тайвань с материком. Произошло это в 1346 году. Здесь, у первого форпоста, основанного китайцами для торговли с заморскими купцами, начинался великий «Морской шелковый путь». Порт произвел впечатление на путешественника, как «один из крупнейших, где насчитывалось до ста больших джонок».
С древнего каменного маяка Томас Эберкромби увидел в некогда шумной бухте Цюаньчжоу лишь редкие рыболовные суда да старый каботажный грузовой корабль. На берегу он заметил, что все мусульмане, как и в старину, обитают в древних кварталах у мечети. Этой первой китайской мечети уже 350 лет, и сооружена она приблизительно в тех же местах, где молился Ибн Баттута. Непривычно было видеть на стенах исламский девиз, выписанный китайскими иероглифами: «Нет Бога кроме Аллаха».
Китайская земля поразила даже много повидавшего уже к тому времени Ибн Баттуту. «Китай — одна из безопаснейших стран для путников, — писал он. — С большими деньгами человек может отправиться один в девятимесячное путешествие, ничего не опасаясь». Но если иностранец пускался в бегство по каким-либо причинам, его изображение рассылалось по всей стране для розыска. И когда Ибн Баттута увидел на стене свой собственный портрет, причем достаточно схожий с оригиналом, он был немало удивлен этому.
Но, несмотря на все восторги, Китай задел чувства правоверного мусульманина: «Китайцы — это гяуры, поклоняющиеся идолам и сжигающие своих мертвецов, как индусы. Они едят свинину и собак, продавая их на базарах». Это и в наши дни можно увидеть в Гуаньчжоу (Кантоне), на рынках которого торгуют собаками, кошками, свиньями, черепахами…
Здесь, как нигде, путешественник почувствовал, как далек он от дома.
В Китае странствия Ибн Баттуты завершились. Он вышел к океану, который за несколько столетий до Магеллана назвал «Тихим». Океан представлялся ему бесконечным, а далекая страна, куда он попал, — краем земли.
Наступило время возвращаться домой.
Три года добирался он до своей страны, которая, по его словам, «лучшая из всех, потому что в ней есть в изобилии фрукты, протекает много рек, а сытной пищи имеется в достатке». Слова эти явно продиктованы тоской по родине, не угасшей за долгие годы странствий… Уже в Марокко он узнал о смерти матери, случившейся всего лишь за несколько месяцев до его прибытия; столь чтимый им отец умер еще 15 лет назад.
«Когда приезжаешь из странствий, привези родным хотя бы камешек», — говорят арабы. Ибн Баттута приехал, понятно, не с пустыми руками. Но главным его богатством были записи, впечатления, познания, добытые в чужих краях. И дома он был принят восторженно, как герой. Летопись сообщает: «И среди тех, кто прибыл к высоким вратам Феса, был шейх, факир, путешествователь надежный, проехавший земли, пронизавший климаты вдоль и вширь, Абу Абдуллах Мухаммед, известный как Ибн Баттута, славный в странах Востока как Шамc ад-дин („Солнце веры“). Он обошел землю, поучаясь, и прошел по городам, испытуя; он исследовал разделение народов и углублялся в деяния арабов и иноземцев. Затем он водрузил посох скитаний в этой высокой столице».
Недолго пробыл Ибн Баттута в родных местах. Неугомонная натура жаждала новых впечатлений — и вот он уже на юге Испании, с отрядом марокканских добровольцев, защищающих Гибралтар от крестоносцев; потом были Малага и Гранада. А через три года после восточных странствий — изнурительный поход на верблюдах по Сахаре. 1500 миль через пески, в «Землю негров», как говорил Ибн Баттута, где у Марокко были свои торговые интересы.
Этот трудный путь повторил и неутомимый Томас Эберкромби, которому по-своему помогали записки Ибн Баттуты, предупреждая о том, чего можно ожидать в пути. А было все — песчаные бури, жажда, восстание туарегских племен, сводящие с ума миражи…
В последнем своем путешествии Ибн Баттута пересек западноафриканскую империю Мали, общаясь с мусульманами и воздавая хвалу Аллаху. И наконец на два года осел в Фесе, работая над трудом о своих путешествиях.
Помощником у него был андалузский поэт по имени Ибн Джузая. Из арабских источников нам известно, что последние годы прославленный путешественник служил судьей неподалеку от Феса и умер в 1369 году в возрасте 64 лет. Где находится его могила — остается загадкой. Одно из предполагаемых мест его захоронения — Танжер, где установлено небольшое надгробие. Но достоверных сведений об этом нет. Вероятно, Ибн Баттута согласился бы с турецким суфием, которым он восхищался: «Когда мы мертвы, ищите наши могилы не на земле, а в сердцах людей».
Юрий Супруненко
Стшелецки-крик не пересохнет
Перед нами дневник, строки которого еще не знакомы отечественному читателю. Да и имя того, кто его оставил вряд ли известно, — Павел Стшелецки…
«С остроконечной вершины горы мы наконец заметили среди густых зарослей источник воды, окруженный дымящимися вигвамами кочевого племени. Меня охватило безумное нетерпение как можно скорее утолить мучившую нас уже несколько дней жажду. Собрался с духом, силы вернулись ко мне, и я безрассудно устремился к желанному месту.
— Стой! — закричал мой проводник. — Стой! Иначе мы погибнем.
Мне пришлось остановиться. Мы изменили направление и, сойдя к подножью возвышенности, вместо того, чтобы войти в круг жилых шалашей, разлеглись на земле примерно в 60 ярдах от них. Прошло минут пятнадцать. Нетерпение, гнев, муки голода и жажды уже готовы были снести начертанные разумом границы, когда из ближайшего шалаша нам бросили горящее полено.
Мой проводник встал, размеренным шагом подошел, чтобы его поднять и, вернувшись, разжег костер, положил на него бывшего у нас в запасе опоссума. Ложась, он начал снова жевать свою палку с прежней медлительностью, бросая украдкой косые любопытные взгляды.
Через десять минут старая женщина вынесла из лагеря сосуд с водой и поставила его на полпути к нашему костру. После сосуда с водой подобным же образом вынесли рыбу на чистом куске коры; все это мой проводник опять принес мне. Я быстро утолил голод и жажду и, чрезмерно утомленный, уже начал смыкать глаза, как вдруг к нам приблизился пожилой человек из кочевого лагеря. Проводник встретил его на полпути. Завязался разговор, в котором одна сторона расспрашивала, а другая объясняла цели моего путешествия. С возвращением старца этот вопрос пронзительным писклявым голосом был доложен всему племени. Затем наступило несколько минут молчания, пока, наконец, вместо ожидаемого приглашения в лагерь, мы получили приказ немедленно удалиться.
Сопротивление было невозможно. Мы вынуждены были подчиниться и сразу же пустились в дальнейший путь».
Это только один из эпизодов, которые красочно описал в своем дорожном дневнике руководитель экспедиции. А сколько их, и драматичных, и будничных, случалось на его многосотмильном пути на этом загадочном и малоизвестном в то время миру континенте в то время!
Можно ли было обижаться на туземцев, которые дали от ворот поворот белым скитальцам? На самом деле надо было еще благодарить их за благополучную встречу. Ведь не стрелами и бумерангами встретили они путников. Не зная, кто они — враги или друзья, помогли им, избавили от жажды и голода.