— Эта сущая правда, сударь, — проговорила Эмилия стараясь овладеть своим трепещущим голосом, — и если вы цените мое уважение, то вам не следовало бы подавать мне лишнего повода к беспокойству.
Лицо Валанкура мгновенно изменилось: вместо тревоги и сомнения на нем появилось недоумение; он помолчал немного, потом сказал:
— Я имел основание надеяться на совершенно другой прием! Так это правда, Эмилия, что я лишился вашего уважения навсегда? Как мне это понимать? Если даже ваше уважение когда-нибудь вернется ко мне, но любовь никогда? Как мог граф измыслить подобную жестокость? Ведь это для меня пытка, вторая смерть!
Тон, которым были произнесены эти слова, встревожил Эмилию еще более, чем их значение, и она с трепетным нетерпением умоляла его объясниться.
— Какое же тут еще нужно объяснение? — спросил Валанкур. — Разве вам неизвестно, что на меня жестоко наклеветали? что те поступки, в которых вы заподозрили меня, — ах, Эмилия, и как могли вы до такой степени унизить меня в своем мнении, хотя бы на одну минуту, — подобные поступки и я сам не менее вас считаю отвратительными и презренными? Неужели вы не знаете, что граф де Вильфор вывел на чистую воду клевету, лишившую меня всего, что было у меня дорогого на свете, и пригласил меня сюда, чтобы объяснить вам свое поведение? Возможное ли дело, чтобы вы действительно не знали всего этого, и что я опять буду терзаться ложными надеждами!
Молчание Эмилии подтвердило это предположение; в вечернем полумраке Валанкур не мог рассмотреть выражения изумления и радости на ее лице. С минуту она не могла произнести ни слова; потом глубокий вздох облегчил душу, и она сказала:
— Валанкур! До этой минуты я ничего не знала из тех обстоятельств, о которых вы упоминаете; мое волнение докажет вам, что я говорю правду и что хотя я перестала уважать вас, но все же не могла совершенно изгнать вас из своей памяти.
— Какая минута! — проговорил Валанкур тихим голосом и прислонившись к окну, точно ища опоры, — какая минута! Она приносит мне уверенность, которая ошеломляет меня!.. Итак, значит, я все еще дорог вам, Эмилия, моя Эмилия?…
— Да разве есть надобность выражать это словами? — отвечала она, — разве нужно мне говорить вам, что это первые отрадные минуты, какие я переживаю после вашего отъезда, и что они вознаграждают меня за все горе, которое я вынесла за это тяжелое время?…
Валанкур вздохнул и не мог отвечать; он прижимал ее руку к своим губам и слезы, падавшие на нее, были красноречивее всяких слов.
Немного успокоившись, Эмилия предложила вернуться в замок и только тогда вспомнила, что граф пригласил Валанкура для того, чтобы он объяснил свое поведение, и что пока никакого объяснения еще не было. Однако сердце ее ни на минуту не хотело допустить, что он может оказаться недостойным: его взгляд, его голос, его приемы — все говорило о благородной искренности, отличавшей его и прежде. И вот Эмилия опять свободно отдалась чувству радости, такой живой и всеобъемлющей, какой еще, кажется, никогда не испытывала в жизни.
Ни Эмилия, ни Валанкур не помнили, как они дошли до замка; им казалось, как будто они перенеслись туда на крыльях доброй волшебницы, и только когда они вошли в большую залу, то вспомнили, что на свете есть и другие люди, кроме них.
Граф вышел встретить Валанкура со свойственными ему приветливостью и радушием и просил у него прощения за несправедливость, которую оказал ему; вскоре и мосье Боннак примкнул к счастливой группе; встреча его с Валанкуром вышла необыкновенно сердечной.
Когда миновали первые приветствия и поздравления, общее ликование немного поулеглось, граф удалился с Валанкуром в кабинет, и там между ними произошла продолжительная беседа: Валанкур объяснился окончательно; он так блестяще оправдался от всех грязных подозрений, взводимых на него, и так искренно раскаивался в совершенных им безрассудствах, что вера графа в прекрасные душевные свойства и благородство молодого человека окончательно утвердилась; он заметил, что опыт научил юношу возненавидеть те безумства, которыми он увлекался, и твердо убедился, что Валанкур проживет жизнь с достоинством, как умный хороший человек, следовательно ему можно без опасения вручить счастье Эмилии Сент Обер, к которой граф относился с заботливостью родного отца. Об этом исходе объяснения он скоро сообщил ей в кратких словах, после того, как удалился Валанкур. Когда Эмилия слушала рассказ об услугах, оказанных Валанкуром Боннаку, глаза ее наполнялись слезами радости; дальнейший разговор с графом де Вильфор вполне рассеял все сомнения относительно прошлого поведения ее возлюбленного, и она беззаветно вернула ему прежнее уважение и нежную привязанность.