Выбрать главу

— Так очередь дойдет и до меня, — улыбнулся Семичастный, — а потом и до вас, — кивнул он Брежневу.

Леонид Ильич снял свое предложение. Только затем, чтобы выдвинуть новое. Преступление его притягивало магнитом. Следующая идея: устроить авиационную катастрофу в момент возвращения Хрущева после государственного визита в Египет. В том самолете летел и Сергей Хрущев. И здесь Семичастному удалось отговориться. От участия в массовом убийстве пассажиров и экипажа самолета он отказался наотрез.

Фантазия у Брежнева оказалась богатой, он заменил авиационную катастрофу на автомобильную. По его мнению, наиболее удобным местом мог оказаться Ленинград, куда Хрущев собирался в начале июня на краткую встречу с Тито. И тут ничего не вышло, Семичастный проявил твердость.

Последняя идея родилась уже просто от отчаяния. Леонид Ильич вознамерился арестовать Хрущева в окрестностях Москвы, когда он в первых числах июля поездом возвращался домой после поездки по Скандинавским странам. Снова поражение, он не мог ответить на вопрос: «А что дальше? Что последует за арестом?»

Хрущев благополучно вернулся в Москву. Кто знает, не припомнил ли Брежнев свои неудачи, когда впоследствии решался на замену Семичастного на Андропова?

Предпринимались ли попытки предупредить объект заговора? По прошествии стольких лет ответить на этот вопрос все труднее. Свидетелей становится все меньше. Иные же не заинтересованы в истине. Одно ясно: желающих отыскалось немного. Хрущев оказался в изоляции.

Что Хрущеву-младшему удалось узнать нового по этому поводу? Летом 1964 года его сестре Раде позвонила какая-то женщина. Фамилии ее она не запомнила. Эта женщина настойчиво добивалась встречи с Радой Никитичной, заявляя, что обладает важными сведениями. Рада Никитична от встречи отказалась. Отчаявшись, женщина сказала по телефону, что ей известна квартира, где собираются заговорщики и обсуждают планы устранения Хрущева.

— А почему вы обращаетесь ко мне? Такими делами занимается КГБ. Вот вы туда и звоните, — ответила Рада Никитична.

— Как я могу туда звонить, если председатель КГБ Семичастный сам участвует в этих собраниях! Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Это настоящий заговор.

Семичастный, так же, как и Шелепин, в те времена дружил с Алексеем Ивановичем Аджубеем, не раз бывал у него в гостях.

Информация показалась Раде Никитичне несерьезной. Она не захотела тратить время на неприятную встречу и ответила, что, к сожалению, ничего сделать не может, она лицо частное, а это — дело государственных органов. Она попросила больше ей не звонить.

Новых звонков не последовало.

С аналогичными предупреждениями обращался к ней и Валентин Васильевич Пивоваров, бывший управляющий делами ЦК. По поводу его звонка Рада Никитична даже советовалась со старым другом семьи профессором Александром Михайловичем Марковым, в то время возглавлявшем Четвертое главное управление при Минздраве. Он порекомендовал не придавать этой информации значения, сочтя ее за плод повышенной мнительности Пивоварова. Дочь Никиты Сергеевича воспользовалась авторитетным мнением и выбросила этот случай из головы.

В своей книге «Пенсионер союзного значения» Сергей Хрущев написал, что тревожная информация доходила и до помощника его отца Григория Трофимовича Шуйского, «боярина», как порой называл его Никита Сергеевич. Но дальше она не шла, оседала в его объемистом портфеле. Об этом Сергею Никитичу рассказал бывший начальник охраны отца Никифор Трофимович Литовченко.

Однако вернемся к воспоминаниям украинского лидера П. Е. Шелеста. Они наиболее подробны и дают полное представление о панораме событий, разворачивавшихся в Кремле, на Старой площади, в строгих кабинетах обкомов-крайкомов и в привилегированных местах отдыха высшей партийно-государственной номенклатуры.

3 июля Петру Ефимовичу сообщили обслуживавшие его офицеры из Девятого управления КГБ, что к нему на дачу собирается приехать Л. И. Брежнев. Откровенно говоря, Шелеста это несколько озадачило. С Брежневым он не так был близок, чтобы он просто так приехал, без особой надобности. Петр Ефимович мог ожидать приезда Н. В. Подгорного, который в это время отдыхал в Крыму на даче, в Мухолатке. Ибо руководитель украинских коммунистов не один раз бывал у него дома и на даче, да и Николай Викторович не обходил своего преемника на посту первого секретаря ЦК Компартии республики своим присутствием, посещениями и самыми задушевными разговорами. Но факт есть факт, а гость — священная особа, и Шелест распорядился, чтобы Брежнева достойно приняли.

Часа через два на даче появился Брежнев. Его любезно встретил приветливый хозяин. Сели на скамейку, завели ничего не значивший разговор о погоде, воде, купанье. В это время к ним подошел внук Шелеста Петя. Брежнев к нему обратился: «Мальчик, как тебя зовут?» Петя ответил. «А тебя как зовут?» — обратился он к Брежневу. Тот тоже ответил. Петя подумал немного и сказал: «А, знаю, ты дядя Леня из кинобудки». Догадка внука, надо сказать, слегка озадачила деда, да и Брежнев, чувствовалось, был несколько смущен.

Шелесту стало не по себе от невоспитанности внука. Секретарь ЦК КПСС, и вдруг похож на «дядю Леню из кинобудки»! Оказалось, что на дачу приезжал киномеханик, тоже дядя Леня. В общем, недоразумение было выяснено, и Брежнев после этого долго в разговорах и рассказах вспоминал свою встречу с шелестовским внуком Петей и передавал ему приветы. Бывало, говорил Петру Ефимовичу:

— Передай, Петро, привет Пете от дяди Лени из кинобудки.

Такая была у Леонида Ильича шутка.

Брежнев предложил хозяину дачи пройтись и поговорить, чтобы никто им не мог помешать. Шелест пригласил пройти на пирс, выкупаться и там в беседке спокойно поговорить. Предложение было принято, но о чем будет идти разговор, Шелест, по его словам, понятия не имел. Брежнев начал расспрашивать, как работается, много ли трудностей, как его поддерживают члены ЦК КПУ и в целом партийный актив? Шелест ответил, что объем работы огромный, на этой работе он сравнительно недолго, и, естественно, есть трудности, недочеты, недоработки и даже возможны упущения. Что касается поддержки членов ЦК и партийного актива, то имеется определенный деловой контакт и хорошая поддержка. Жаловаться нельзя, надо больше контактировать, прислушиваться, принципиально относиться к решению вопросов, тогда меньше останется времени рассуждать, кто и как к кому относится. Такой был ответ, и он, как почувствовал рассказчик, насторожил Брежнева.

Леонид Ильич повернул разговор в другое русло — о работе промышленности и сельского хозяйства. Через некоторое время он между прочим, невзначай задал вопрос: «А как к тебе относится Хрущев?» Шелест ответил, что сколько с ним ни встречался, всегда вел разговор откровенно, он всегда выслушивал, давал советы. Если с чем не соглашался, то спокойно растолковывал мою ошибку, доказывал свою правоту. В заключение сказал, что относится, наверное, скорее, как опытный руководитель к младшему, начинающему. Со стороны Хрущева никогда в свой адрес не слыхал ни окрика, ни грубого обращения.

Выслушав Шелеста, Брежнев как-то не совсем внятно проронил слова:

— Это он в глаза, а за глаза может другое говорить. И говорит.

Шелест немного растерялся, подумал, что Брежнев кое-что знает об истинных отношениях к нему Хрущева. Но тут же ему ответил: Хрущев занимает такое положение, что ему нет надобности говорить одно в глаза, а другое за глаза. Да и вообще, у него такая ответственность и нагрузка, что все должны его понимать, если он даже кое-что скажет резкое. Но он не злопамятный по своей натуре, добрый и отзывчивый человек. Брежнев в ответ на это сказал, что Шелест мало о нем знает, замкнулся здесь в своей провинции, ничего не видит и не чувствует.

Шелест скромно произнес:

— Что кому положено, тот то и делает.

— Это так, — отозвался Леонид Ильич, — но надо немного шире смотреть на происходящее. Все, что происходит в партии, стране, в хозяйстве, исходит от вас, членов Президиума ЦК, решений правительства. И мы видим, что вы все единодушны в принимаемых решениях и все поддерживаете предложения Хрущева и первыми аплодируете ему. Но в действительности все далеко не так, как видится со стороны. Нам с Хрущевым трудно работается. Об этом я и приехал с тобой, Петро, поговорить откровенно. Но об этом никто не должен знать.