Нет, утверждает Бурлацкий, свержение Хрущева готовил вначале не Брежнев. Многие полагают, что это сделал Суслов. На самом деле начало заговору положила группа «молодежи» во главе с Шелепиным. Собирались они в самых неожиданных местах, чаще всего на стадионе во время футбольных состязаний. И там сговаривались. Особая роль отводилась Семичастному, руководителю КГБ, рекомендованному на этот пост Шелепиным. Его задача заключалась в том, чтобы парализовать охрану Хрущева. И действительно, когда Хрущева вызвали на заседание Президиума ЦК КПСС из Пицунды, где он отдыхал в это время с Микояном, его встретил на аэровокзале один Семичастный. Хрущев, видимо, сразу понял, что к чему. Но было уже поздно.
Бурлацкий ссылается при этом на сведения, можно сказать, из первых рук. Вскоре после октябрьского Пленума он с Е. Кусковым готовил речь для П. Н. Демичева, который был в ту пору секретарем ЦК. И он торжествующе рассказал им, как Шелепин собирал бывших комсомольцев, в том числе его, и как они разрабатывали план «освобождения» Хрущева. Он ясно давал понять, что инициатива исходила не от Брежнева и что тот только на последнем этапе включился в дело. Бурлацкому хорошо запомнилось взволнованное замечание Демичева: «Не знали, чем кончится все и не окажемся ли мы завтра неизвестно где». Примерно то же сообщил, правда, в скупых словах и Андропов.
А бывший председатель КГБ В. Е. Семичастный вообще рассказывал, что будто бы в суете борьбы за власть Л. И. Брежнев выяснял у него возможность чуть ли не физического устранения Хрущева. Однако, по словам Бурлацкого, Семичастный явно пытается взвалить ответственность за организацию заговора на Брежнева и снять ее с себя, выдвигая против него самые неправдоподобные обвинения.
Бурлацкий напрочь их отметает: осторожный и трусоватый Брежнев никогда не решился бы на такое предложение — убить Хрущева. Да и нравы к тому времени радикально изменились в сравнении со сталинской эпохой. Никто из членов Президиума ЦК не поддержал бы такой чудовищной акции. Бурлацкий полагает: это высказывание Семичастного служит как раз дополнительным доказательством того, что заговор исходил от них — от Шелепина, Семичастного и их ближайших приверженцев. Иначе зачем надо было бы задним числом возводить напраслину на Брежнева? В общем-то, это довольно обычное дело: когда люди начинают говорить неправду, они не могут остановиться.
И снова взгляд на эту проблему сотрудника кремлевской охраны. Неважно, что бывшего. Рассказ Анатолия Михайлова, старшего сержанта из личной охраны Хрущева, записал журналист М. Руденко из газеты «Труд».
Отдых был, как всегда: купались, загорали — как в раю. А потом стали замечать, чувствовать: происходит что-то не то.
На траверзе залива вдруг замаячили бронекатера, которых раньше здесь никогда не бывало. Прислуга стала молчаливой, замкнутой… В воздухе повисла гнетущая тишина. А главное, Никита Сергеевич несколько раз уходил с Анастасом Микояном на дальнюю косу и о чем-то с ним долго беспокойно беседовал.
Гром грянул, когда однажды среди ночи «Крокодил» (так бойцы называли своего командира, майора по званию. — Н. З.) вдруг объявил о «немедленном свертывании постов» и возвращении в Москву.
Часа в четыре утра они уже были на аэродроме, а еще через полчаса Ил-18, нагруженный под завязку пассажирами, челядью и охраной, взлетел и взял курс на Москву.
Казалось бы, обычное дело: ведь летали с Никитой Сергеевичем много раз. И он всегда был приветлив, находил минуту, чтобы выйти и перекинуться парой прибауток. На этот раз все было иначе.
Явно чем-то расстроенный, он принялся вдруг расхаживать по дорожке салона, нервно потирая руки и озираясь по сторонам. И минут через десять впервые за все годы забарабанил кулаком в задраенную дверь пилотской кабины, которую — и Хрущев прекрасно знал об этом — пилотам категорически запрещалось открывать в полете.
Как и следовало ожидать, на стук Никиты Сергеевича никто не отзывался. Минут через пять он постучал снова. И снова «глухо». Тогда бросился к «Крокодилу»:
— Майор! Приказываю экипажу лететь на Киев! В столице — заговор!..
Охранники, конечно, наблюдали за Никитой Сергеевичем и уже внутренне напряглись до предела.
Их шеф, разумеется, был закаленным, много повидавшим на своем майорском веку служакой. Но и он от слов Хрущева опешил…
Повторив несколько раз свой приказ, Никита Сергеевич принялся ходить от одного к другому, хватая каждого за рукава:
— Товарищи, заговор! Поворачивайте на Киев!
Драма усугублялась тем, что охранникам категорически запрещалось разговаривать с вождем. И сцена эта от их молчания становилась просто невыносимой!
Хрущев на некоторое время впал в оцепенение, посидел молча, затем снова поднялся и подскочил к «Крокодилу» с криком:
— Полковник! Ты Герой Советского Союза! Поворачивай на Киев. Это мой последний приказ.
«Крокодил» отмолчался снова, и Никита Сеогеевич крикнул всем с нотками непередаваемой тоски и отчаяния в голосе:
— Ребята! Вы все — Герои Советского Союза! Летим на Киев. Там — наше спасение…
Видя, что охрана в «отключке», Хрущев вскоре прекратил эти призывы и удалился в свой салон.
Дошло дело наконец до приземления. Невыносимо долго самолет рулил куда-то по полосе, не подавали трап… Те, кто мельком взглянул в иллюминатор, обомлели: подъехал не традиционный лимузин вождя, а предназначенный для охраны облезлый ЗИЛ.
Томительно долго открывали дверь, в которую первой юркнула стюардесса в белых перчатках и встала на верхней ступеньке с левой стороны. Следом шагнул нахохлившийся Никита Сергеевич, понурив голову и став от этого еще ниже. Увидев там, внизу, трех цековских деятелей «второго сорта», переминавшихся в неловких позах, Хрущев дал волю переполнявшим его душу чувствам:
— Предатели! Христопродавцы! Перестреляю, как собак!..
В это мгновение силы оставили его, и в тишине все услышали глухие рыдания, прерывавшиеся время от времени проклятьями и угрозами…
Губительный путь
Из выступления министра обороны Р. Я. Малиновского на октябрьском Пленуме ЦК КПСС 14 октября 1964 года.
Развенчивая культ Сталина, Хрущев создавал свой. Перестал советоваться и все возражения отвергал с ходу. Поэтому люди стали избегать высказывать свои мысли.
Карибский кризис мы создали сами и с трудом выкрутились. В итоге мы тут много потеряли, и наш авторитет оказался подмоченным.
Реорганизацию и сокращение армии провели непродуманно. Миллион двести тысяч у нас не получилось. Потом был поход против авиации как анахронизма. Здесь он пошел вопреки логике и принес прямой вред. Не соглашавшихся с ним обзывал рутинерами. Все это било по нашей боеготовности.
Флот. Десять лет утверждалась программа строительства. Но и сегодня нельзя сказать, что все утрясено. А совсем недавно под удар попали танки…
Ракетная техника. Челомей (академик АН СССР, конструктор крылатых ракет. — Н. З.) через Сережу (сын Хрущева, работал у Челомея. — Н. З.) обрабатывал папу, как хотел, всеми силами тянул свою «крылатку». А Сережа делал погоду своими докладами отцу из первых рук. С большим трудом и даже с помощью обмана прошла «штука» Макеева (создатель баллистических ракет. — Н. З.).
На Пленуме и другие военные говорили о том, что Хрущев с легкостью неимоверной, как подгулявший купчик, творил свою волю. Однажды ему показали боевую машину пехоты, на что он ответил: «Раз есть снаряд, пробивающий броню, делайте простые автомобили». Корабль, по его выражению, должен был стать «крылатым, ныряющим, плавающим». Даже самое богатое воображение не могло представить корабль, обладающий одновременно всеми этими свойствами.
Странно, если бы было иначе. У Хрущева было воинское звание всего лишь генерал-лейтенанта, которое он получил в 1943 году. Специального военного образования он не имел. Назначался членом Военного совета Юго-Западного направления, ряда фронтов. Впрочем, сравнивать его военные заслуги с заслугами поистине видных военачальников вряд ли уместно. Некоторые живописные полотна 50-60-х годов воспевали военное мужество и полководческую мудрость Никиты Сергеевича. Однако ни документы военной поры, ни воспоминания соратников, ни даже собственные мемуары Хрущева не дают подтверждения этому. Полотна свидетельствуют лишь о том, что и он, увы, как многие государственные деятели, не избежал искушения быть запечатленным в героическом виде. На войне он был человеком, в меру сил старавшимся добросовестно выполнять свои обязанности, но не оказывавшим существенного влияния на ход событий.