Жданов сказал мне потом, что я вел себя очень неосторожно. Тогда я не знал всех кремлевских тайн и даже не совсем понял смысл его предостережения.
С годами подозрительность, страхи, маниакальные настроения у Сталина явно прогрессировали. Сталин обычно всю ночь проводил за работой: рассматривал бумаги, писал, читал. Читал он невероятно много — и научной, и художественной литературы, и все накрепко и по-своему запоминал и переживал. Ложился он, как правило, лишь с наступлением рассвета. Перед тем как лечь, нередко пристально всматривался через окна: нет ли на земле или на снегу следов, не подкрадывался ли кто к окнам. В последнее время он даже запрещал сгребать свежий снег под окнами — ведь на снегу скорее увидишь следы. Одержимый страхами, он часто ложился спать не раздеваясь, в кителе и даже сапогах. А чтобы свести мнимую опасность к минимуму, он ежедневно менял место сна, укладывался то в спальне, то в библиотеке на диване, то в кабинете, то в столовой. Прислуга, учитывая это, незаметно с вечера стелила ему постели в нескольких комнатах одновременно.
А. Авторханов тоже не обошел тему подозрительности вождя, не отвечая, впрочем, на вопрос, чем она была вызвана и имелись ли для нее достаточные основания, упростив проблему до особенностей национального характера: «Относительно возможного покушения на его жизнь у Сталина был определенный комплекс всех восточноазиатских деспотов — он боялся именно отравления. Сталин считал потенциальным отравителем любого из членов Политбюро. Хрущев рассказывает просто анекдотические случаи, когда, садясь со своими соратниками за стол, Сталин сначала заставлял каждого из них под различными, хотя и весьма прозрачными предлогами пробовать все, что подано, и лишь после этого сам начинал пить и есть. Лишь Берия не должен был пробовать пищу: он ел только зелень и привозил ее с собою. Это не очень правдоподобное исключение для Берии (от которого, по рассказам Хрущева, Сталин ожидал любой подлости) Хрущев делает, видимо, чтобы показать, что Берия мог перехитрить самого Сталина.
Что Сталин больше всего боялся отравления, показывает и та тщательность, с которой он оградил свою крепость-дачу от проникновения яда не только в пище, но и в воздухе, о чем рассказывала его дочь Светлана: «К его столу везли рыбу из специальных прудов, фазанов и барашков из специальных питомников, грузинское вино специального разлива, свежие фрукты доставляли с юга самолетом. Он не знал, сколько требовалось транспортировок за государственный счет, чтобы регулярно доставлять все это к столу… «База» существовала главным образом для того, чтобы специальные врачи подвергали химическому анализу на яды все съедобное, поставлявшееся ему на кухню. К каждому свертку с хлебом, мясом или фруктами прилагался специальный «акт», скрепленный печатями и подписью ответственного «ядолога»: «Отравляющих веществ не обнаружено». Иногда доктор Дьяков появлялся у нас на квартире в Кремле со своими пробирками и «брал пробу воздуха» из всех комнат».
Разумеется, когда сам Берия захочет отравить Сталина, все эти предосторожности не будут играть никакой роли, тем более что «внутренний кабинет» Поскребышева исчез, как и генерал Власик, как и все врачи Сталина. После этого Сталин жил только милостью Берии».
Тут с А. Авторхановым можно и поспорить: пища для первых лиц государства, включая и демократические общества, всегда проверяется специальными лабораториями. Знающие люди утверждают, что такой порядок существовал и в постсоветском Кремле, при дворе Бориса Ельцина.
Первый секретарь ЦК Албанской компартии Энвер Ходжа был в наилучших отношениях с Москвой почти до ХХII съезда КПСС. Судя по всему, единственным его недостатком было то, что он оставался убежденным сталинцем, когда в Москве таковых уже давно не было. Непрекращавшаяся критика Сталина в эпоху Хрущева заставила его задуматься: не свидетельствует ли эта критика о нечистой совести наследников Сталина, не совершили ли они злодеяние, которое хотят оправдать задним числом? Самые интенсивные поиски правды в коммунистических кругах СССР и Восточной Европы привели Энвера Ходжу к катастрофическому для него выводу: «Советские лидеры — заговорщики, которые имеют наглость открыто рассказывать, как это делает Микоян, что они тайно подготовили заговор, чтобы убить Сталина». Так заявил Энвер Ходжа в речи от 24 мая 1964 года.
Поскольку было ясно, что устами Энвера Ходжи хрущевский Кремль обвиняет сам Мао Цзэдун, Кремль не мог не ответить на это выступление, не сказать, почему же сталинцы убрали Сталина. Ответ дал лично Хрущев на митинге 19 июля 1964 года в честь венгерской партийно-правительственной делегации во главе с Яношем Кадаром. И время, и делегация были избраны не случайно. Кадар, арестованный по приказу Сталина, подвергался на допросах нечеловеческим пыткам и остался жив лишь благодаря смерти Сталина. В этой речи, передававшейся через прямую трансляцию по всему СССР и через Интервидение по всей Восточной Европе, Хрущев во всеуслышание признался в насильственной смерти советского диктатора:
— Сталин стрелял по своим. По ветеранам революции. Вот за этот произвол мы его осуждаем… Напрасны потуги тех, которые хотят руководство изменить в нашей стране и взять под защиту все злоупотребления, которые совершил Сталин… И никто не обелит… Черного кобеля не отмоешь добела. (Аплодисменты.)… В истории человечества было немало тиранов жестоких, но все они погибли так же от топора, как сами свою власть поддерживали топором.
Ветераны Старой площади, готовившие текст выступления Хрущева для печати, рассказывали мне, что выделенные слова о тиранах в газетах не появились — их вычеркнули где-то на самом верху, но в эфире их слышали многие миллионы людей в СССР и Европе. Слова о тиранах, правивших при помощи топора и от топора погибших, были сказаны прямо по адресу Сталина в присутствии руководителей ЦК и правительства.
Не в том загадка смерти Сталина, был ли он умерщвлен, а в том, как это произошло. Поставленные перед альтернативой: кому умереть, Сталину или всему составу Политбюро, — члены Политбюро выбрали смерть Сталина. Такой вот выбор.
Арест Поскребышева и Власика
Ни один современный историк не рассматривал еще арест личного секретаря Сталина А. Н. Поскребышева и начальника охраны Н. С. Власика как предшествовавшие устранению вождя звенья одной цепи. Задача довольно трудная, но все же сделаем попытку. Для начала обратимся к воспоминаниям П. А. Судоплатова.
— Генерал-лейтенант Власик, — рассказывал Павел Анатольевич, — начальник кремлевской охраны, был отправлен в Сибирь на должность начальника лагеря и там тайно арестован. Власику предъявили обвинения в сокрытии знаменитого письма Л. Тимашук, которое Рюмин использовал для начала «дела врачей», а также в подозрительных связях с агентами зарубежных разведок и тайном сговоре с Абакумовым.
После ареста Власика немилосердно избивали и мучили. Его отчаянные письма к Сталину о невиновности остались без ответа. Власика вынудили признать, что он злоупотреблял властью, что он позволял подозрительным людям присутствовать на официальных приемах в Кремле, на Красной площади и в Большом театре, где бывали Сталин и члены Политбюро, которые, таким образом, могли быть подставлены под удар террористов. Власик оставался в заключении до 1955 года, когда его осудили теперь уже за растрату фондов на проведение Ялтинской и Потсдамской конференций, а потом амнистировали. Несмотря на поддержку маршала Жукова, его просьбы о реабилитации были отклонены.