Чекисты и летучий отряд МУРа плотно обложили дачу. На предложение сдаться «бойцы татарского полка» ответили огнем из ручного пулемета. Тогда руководитель операции Яков Мартынов приказал открыть огонь на поражение. Четыре пулемета «максим» да сорок винтовок за несколько минут сделали из деревянной дачи решето. Гусак и Ойдате погибли, несколько бандитов были захвачены и расстреляны. А человек по кличке Пан продолжал свое прибыльное дело, пока не загремел на Беломорстрой.
О нем мне рассказал еще один герой «Дела „пестрых“». В повести Аркадия Адамова он именуется полковником Сандлером. На самом деле его фамилия Ляндрес, и был он дядей моего друга Юлика Ляндреса, впоследствии знаменитого писателя Юлиана Семенова.
Илья Ляндрес, который с большим, надо сказать, профессиональным интересом следил за Паном, рассказал мне, что в двадцатых годах Пан закончил медицинский техникум, стал фельдшером, и весьма неплохим.
В сорок первом, несмотря на то что ему пошел шестой десяток, добился в военкомате призыва в армию и служил фельдшером в медсанбате. Получил положенные награды и вернулся в Москву. Купил домик в Измайловском парке, увлекся собиранием миниатюр. Но основной профессии не оставил.
У МУРа были оперативные данные, что Пан причастен к нескольким громким преступлениям. Но как опера ни бились, наводчика никто не сдавал.
Пан умер в 1962 году. Коллекцию миниатюр, весьма ценную, он завещал музею. Но она исчезла. А через несколько лет следы ее обнаружились в Париже и вели к одной весьма высокопоставленной партийной даме, но об этом я напишу, когда полностью соберу материал.
В сентябре 1958 года я пришел в МУР и поднялся в приемную Ивана Васильевича Парфентьева.
– Подождите, – сказала мне секретарша, – он очень занят.
Я сел в уголок и начал читать свежий номер милицейской газеты «На боевом посту». Минут через двадцать дверь открылась, и из нее вышел знакомый мне человек, которого я знал как журналиста.
Мы раскланялись.
– Откуда ты его знаешь? – вцепился в меня выскочивший из кабинета начальника мой друг Эдик Айрапетов.
– По Дому журналиста.
– Пойдем ко мне, расскажешь.
А что, собственно, было рассказывать? Восемь лет назад, когда джаз считался проводником буржуазной идеологии, в Москве устраивались полуподпольные танцульки, именуемые «ночниками». Самые лучшие были в Доме журналиста, там играл знаменитый ударник Боря Матвеев, кумир московских любителей джаза. Но попасть на эти предприятия было крайне сложно. Беспрепятственно проходили на них члены Домжура или их родственники. Никакого Союза журналистов тогда в помине не было.
У меня был товарищ, мой ровесник, который уже репортерил в «Труде» и «Советском спорте». Звали его Леша Егиозаров, впоследствии он станет неплохим писателем Алексеем Азаровым.
Лешка был истинным репортером, пробивным и наглым. Конечно, он был членом Дома журналиста, но по своему билету проводил любимую девушку с компанией.
– Поехали в Домжур, – сказал он мне, – я тебе достану билет.
Ах, старый Дом журналиста! До перестройки, затеянной Аджубеем, это было место с огромным рестораном, стены которого были обшиты дубовыми панелями, с великолепной кухней и прекрасной бильярдной. Там потом сделают знаменитый пивбар. У дома был свой стиль, как у хорошего английского клуба.
В этом замечательном доме Леша познакомил меня с веселым журналистом Романом Берковским. Выслушав просьбу, он рассмеялся, повел меня к милой даме, администратору, и сказал:
– Евгения Михайловна, это мой племянник, он по моему билету будет брать пропуска на танцульки.
Перед каждым «ночником» я брал у Романа Берковского темно-коричневый членский билет, получал по нему искомые пропуска и веселился, как мог.
На другой день после танцев мы встречались в ресторане, и Берковский произносил магическую фразу:
– Вы физкультурник, вам пить нельзя, поэтому я приму двойную дозу.
Однажды мы стояли у стойки, а из бильярдной поднялась шумная компания весьма почтенных людей. С одним из них, известным журналистом Ковалевым, Роман меня познакомил. Потом я несколько раз встречал его на улице Горького, и мы раскланивались.
Вот его-то я и встретил через несколько лет в МУРе. Оказывается, гражданин Ковалев был не только журналистом, но и последователем знаменитого Пана.
Ранней весной 1958 года следователю горпрокуратуры Власову в кабинет позвонил дежурный милиционер из проходной.
– К вам на допрос гражданин Фридман.
– Я его не вызывал, – ответил Власов.
– Он говорит, что вчера в двадцать один час у него делали обыск.