На третьем шаге дверь распахнулась и пороге возникли два темных силуэта, освещаемые сзади ярким светом с веранды. В гостиной был включен только торшер, дававший не слишком много света, так что я опознала только одного из вошедших — Ваню.
— Я его поймал, — сказал Ваня, толкая впереди себя коренастого мужчину в камуфляжных брюках и толстовке с капюшоном, причем капюшон был надвинут на глаза, скрывая большую часть лица. Тем не менее, что-то в облике пойманного с поличным злоумышленника показалось мне смутно знакомым. Очень знакомым…
Ваня закрыл дверь, тем самым уменьшив освещение, и возбужденно продолжал:
— Он подъехал на машине с выключенными фарами, а потом обошел вокруг дома и подкрался к твоему окну… Тут я его и сцапал.
— А он… не сопротивлялся? — спросила я, заметив, что Ваня то и дело осторожно потирает лоб.
— Сопротивлялся, — буркнул он. — Только я его быстро скрутил.
— Фиг бы ты меня скрутил, если бы не подлая подножка, — сердито произнес этот тип в надвинутом на глаза капюшоне.
Когда я услышала его голос, у меня пол покачнулся под ногами, и я упала в ближайшее кресло. Сначала я не могла ни слова выговорить. Меня душили разнообразные противоречивые чувства. Потом из моего горла вырвался странный звук, похожий то ли на стон, то ли на сдавленное рыданье… но на самом деле это был смех.
— Привет, сестренка, — сказала жертва Ваниной подножки, откидывая с лица капюшон.
Я только хрюкнула в ответ.
— Что… кто… — растеряно хлопал глазами Ваня, тем не менее, не выпуская локоть гостя из своей цепкой лапы.
— Да отпусти ты меня, наконец, — развернулся к нему мой любимый брат Борька. — Ты кто такой вообще?
— А ты кто такой? — не остался в долгу Ваня.
— Ваня, — я, наконец, справилась с истеричным хохотом. — Это мой брат Борис.
— Брат? — Ваня окинул Борьку недоверчивым оценивающим взглядом. — А тогда чего он так… исподтишка? И зачем к твоему окну пробирался?
— Да я сюрприз хотел сделать, — буркнул Борька, резким движением высвобождая локоть. — Но, оказывается, сюрприз поджидал меня самого… И у этого сюрприза на редкость крепкие кулаки, — добавил он, осторожно прикасаясь к левому глазу.
Я вскочила и включила верхний свет. Представшее зрелище чуть снова не вызвало у меня истерику. У Борьки под глазом красовался здоровенный фиолетовый фингал, а у Вани посреди лба — лиловая шишка с неровной и довольно глубокой царапиной, в которой я опознала след от Борькиного кольца-печатки. Помнится, когда-то он мне хвастался, что носит эту печатку вместо кастета. А сейчас мне представился случай лично увидеть последствия применения этого чудо-предмета…
Я выдала Борьке замороженный окорок для прикладывания к фингалу, а Ване обработала ранку зеленкой. По ходу дела я официально представила их друг другу.
— Интересно вы тут развлекаетесь, — сказал Борька, придерживая пупырчатую куриную ногу и косясь на Ваню.
— А нечего в темноте шарахаться и людей пугать, у которых и так… нервы расшатаны, — парировал Ваня.
— У кого это нервы расшатаны? — спросил Борька, внимательно глядя на меня.
— Вот именно, — вскинулась я на Ваню. — Нервы мои… очень даже ничего. Как и все остальное. Ты же сам говорил.
Главное — запутать противника, то есть собеседника, чтобы он и сам забыл, что собирался сказать. Кто это определил, что у меня с нервами не все в порядке? Все у меня в порядке, даже более того…
— Я уверен, вам обоим не терпится все мне рассказать, — заключил Борька. Его взгляд, брошенный на Ваню, уже не был таким сердитым.
— О господи! — воскликнула я. — Как я устала все рассказывать!
Так что рассказывать пришлось Ване. Правда, хранить молчание у меня не получилось: надо же вносить необходимые уточнения, чтобы Ваня, предаваясь гневным эмоциям, не слишком далеко уходил от истины.
— Ни фига себе, — присвистнул Борька, когда повествование достигло завершающей стадии. — А я боялся, что ты тут скучаешь…
— Ха, — сказала я и замолчала.
— Я знаю Степана Пантелеевича, — сказал вдруг мой брат.
— Знаешь? — удивилась я.
— Ну, не то чтобы прямо-таки знаю, но очень хорошо помню. Мы с дедом к нему ездили, когда они с бабушкой еще в городе жили. А потом я встречался с ним уже здесь, в Васильках, он навещал бабушку.
— И что ты о нем думаешь? — спросила я.
— Думаю, что это правильный дядька.
— В каком смысле? — иногда я не понимаю его определений.
— В прямом, — ответил Борис и глубоко задумался.
И все же он, Борька, поглядывал на меня как-то недоверчиво. Может, думал, что мы его разыгрываем?
— Кать, может, сообразишь чего-нибудь пожевать? Чаю там, или кофе?
— Чаю пожевать? — переспросила я.
— Ну и к чаю чего-нибудь. Я голодный, как дикий вепрь.
Я вышла на кухню, оставив Бориса с Ваней. Надеюсь, у них нет желания продолжать выяснять, у кого кулаки крепче. Типичные мужчины. Сначала в глаз дадут, а потом разбираются, кому дали и за что. Интересно, какую легенду они придумают для объяснения своих синяков и шишек окружающим, той же бабе Груше, например? Лично я в последние дни все время ношу на шее платок, хотя следов уже совсем не осталось.
Я вернулась в гостиную, чтобы спросить у Бориса, какие бутерброды он предпочитает. Готовой еды у меня не было, а я знала, что он терпеть не может есть по вечерам яичницу или омлет, считая их сугубо утренней едой. Когда я вошла, они оба замолчали и, кажется, даже отпрянули друг от друга, как будто я застала их за каким-то неприличным занятием. Ага, вот, значит, как. Мужские тайны. И что это вы, интересно знать, тут обсуждаете, за моей спиной? Я уселась на стул, сложив руки на груди.
— Кать, ты чего? — спросил Борька.
— Не знаю, чем тебя кормить, — сказала я.
— Да я на все согласен, — сказал он нетерпеливо.
— Даже на яичницу?
— Даже на яичницу, — сказал он, поморщившись.
— А ты будешь? — спросила я Ваню.
— Ага, — он кивнул, глядя на Борьку.
Я вернулась на кухню, оставив обе двери широко открытыми. Но они говорили тихо и невнятно, так что я слышала только низкий гул их голосов, и при этом не могла разобрать ни слова. Понятно, что Борька услал меня специально, а вовсе не потому, что проголодался. Он вообще ест мало и практически никогда не ест по ночам. Говорит, что после ночной еды не может уснуть. Ну что ж, значит, сегодня ему предстоит бессонная ночь. Я поставила на огонь самую большую сковороду и разбила в нее десять яиц. Потом я на цыпочках подкралась к двери и прислушалась.
— В этом нет никаких сомнений, — услышала я голос Вани.
Потом Борька что-то спросил, я не могла разобрать, что.
— Нет, я сам ничего не видел, — ответил ему Ваня. — Но…
Тут я услышала звук отодвигаемого стула и тяжелые шаги по деревянным половицам. Я отпрыгнула к плите. Вот, значит, в чем дело. Боря сомневается. Думает, что я все это сочинила или мне померещилось, или приснилось… Он всегда говорил, что у меня буйная фантазия. Может, он и прав. Но на этот раз, к сожалению, моя фантазия вообще ни при чем.
Я нарезала огурцы и помидоры, украсила все это веточками петрушки и ломтиками сыра, разложила яичницу по тарелкам и пошла звать мужчин.
— Я, наверное, попозже, — начал отнекиваться Борис. — Сейчас схожу, принесу из машины вещи, потом душ приму…
— Ага, — угрожающе произнесла я, надвигаясь на него. — То есть ты будешь тянуть время до утра. А кто говорил, что умирает с голода?
Я буквально затолкала его на кухню.
— Катя, дай хотя бы руки помыть, — он все еще надеялся сбежать.
— Здесь помоешь, — отрезала я.
— О-о, — застонал он, увидев тарелки с яичницей. — Зачем же… столько?
— Ты сказал, что хочешь есть и согласен на яичницу, — напомнила я. — Так что теперь тебе придется ее съесть.
Борис пошел к раковине мыть руки. Ваня смотрел на все происходящее круглыми от удивления глазами.