Да, разумеется, в профессии пророка, как и в любой другой, есть свои профзаболевания и риски, которых следует избегать. Главная, болезнь пророка — самолюбование. Пророк обязан сохранять всегда чувство реальности происходящего. Наибольшая опасность для каждого пророка — это опасность того, что он сам уверует в собственную святость. Как только пророк действительно поверит в то, что он способен усилием мысли сдвигать горы, его или распнут, как Христа, или забьют камнями, как Оригена, или сдерут кожу, как с Мани, либо ему придется прыгать в жерло вулкана, как Эмпедоклу, либо травиться, как Гитлеру, либо драпать, как Оше, либо садиться в тюрьму, как Асахаре и Маше Цвигун.
То есть необходимо всегда четко осознавать, что в конечном счете все, что у вас в этом мире есть — это ваше симпатичное, слегка потрепанное жизнью тело, и вы, выскочив из него, никогда в обозримом будущем обратно не вернетесь.
Словом, пророчествуйте себе на здоровье, раз уж вам так хочется. Но перед тем, как ступить на эту стезю, оглянитесь еще разик на этот наш с вами, лучший из возможных миров. В нем остались еще куча очень приятных вещей — друзья, выпивка, женщины, тепло родного очага, любовь своих детей. Хорошенько подумайте прежде чем избрать для себя хлопотную и небезопасную должность пастыря человечьего стада.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Аристотель об учении Пифагора
В эпоху этих философов (элейцев и атомистов) и ранее их жили пифагорейцы, изучавшие сначала математику, науку, которую они усовершенствовали. Занимаясь исключительно математикой, они вообразили, что принципы ее лежат в основе всего.
Так как числа, по самой сущности своей, должны предшествовать всему, что существует, то они, как казалось им, представляют больше аналогии с тем, что есть и что сделано, чем огонь, земля или вода. Известная комбинация чисел была в их глазах не что иное, как справедливость; другая комбинация чисел давала разум и ум; еще новая комбинация порождала счастливый случай, и так далее.
Кроме того, они видели в числах гармонические сочетания. Так как все существующее образовано, как казалось им, по подобию чисел, и так как числа, по природе своей, предшествуют всему, что есть, то они пришли к заключению, что элементы чисел суть элементы всего существующего и что все небо есть гармония и число. Указав на значительные аналогии между числами и явлениями неба и его частей, равно как и явлениями во всем мире, они создали свою систему, и если в системе этой оказывался какой-нибудь пробел, они употребляли все усилия, чтобы восполнить его. Так, десять представлялось им совершенным числом, содержавшим в себе потенциально все числа, и потому они утверждали, что существует десять движущихся небесных тел, но так как видно было всего девять небесных тел, то они выдумали десятое, назвав его Антиктоном.
Мы говорили обо всем, этом подробно в другом месте. Теперь же мы коснулись этого предмета с той целью, чтобы узнать от этих философов, каковы их основные принципы и каким путем были раскрыты ими вышесказанные причины.
Они утверждают, что число есть основное начало всех предметов, причина их материального существования, их видоизменений и их различных состояний. Элементы чисел суть нечетное и четное. Нечетное конечно, четное бесконечно. Единица разделяет свойства того и другого элемента, она заключает в себе и нечетный, и четный элемент. Все числа происходят от одного. Небесные тела, как сказано ранее, состоят из чисел. Некоторые пифагорейцы принимают десять основных начал, называемых ими координатами:
Конечное и Бесконечное;
Нечетное и Четное;
Один и Много;
Правый и Левый;
Мужской и Женский;
Покоящееся и Движущееся;
Линия Прямая и Кривая;
Свет и Тьма;
Добро и Зло;
Квадратное и Продолговатое».
Все пифагорейцы считают элементы чисел материальными, так как эти элементы находятся во всех предметах и образуют мир…
Конечное, Бесконечное и Один не существуют, по их понятиям, отдельно, как, например, огонь, вода и т. п., но абстрактное Бесконечное и абстрактное Один составляют сущность тех предметов, в которых они находятся; число вообще есть также сущность всех предметов. Сначала они обратили внимание только на форму и стали определять ее; но в этом случае они рассуждали крайне нерационально. Определение их поверхностно, и само определение свое они принимали за объяснение сущности определяемого. Это все равно, как если бы кто-либо стал утверждать, что двоякое и два — одно и то же, на том основании, что двоякое получилось из двух. Но два и двоякое не одно и тоже (по существу), иначе единое было бы многое, — вывод, к которому приводит их учение».