Свидание было дано, и Волконский послушался Раевских, но причиной отъезда Марии из столицы послужило еще и то, что графиня Браницкая уведомила Марию: ее сын Николай тяжело заболел.
В имении Браницкой Мария оказалась лишена известий о муже, но, проведя там время с апреля по август, убедилась в том, что не нарушит обещание, данное Сергею в первом письме в Петропавловскую крепость.
Муравьева, Трубецкая и другие жены декабристов поддерживали друг друга, а Волконская вела борьбу в одиночку. Против нее была вся семья, и даже любимый брат Александр писал сестре Екатерине: «Не отнесись легко к вопросу о месте жительства Маши и о враче для ее ребенка. Помни, что в этом ребенке все ее будущее, помни о страшной ответственности, которая падет на нас, если мы не примем всех мер предосторожности, какие в нашей власти. Мы должны строго руководствоваться наиболее благоприятными вероятностями, а они все или за кн. Репнина, или за Одессу. Что касается ее самой, ее воли, то, когда она узнает о своем несчастье, у нее, конечно, не будет никаких желаний. Она сделает и должна делать лишь то, что посоветуют ей отец и я…»
Декабрист М. Дунин позже назовет Раевских «трусливым семейством».
12 июля 1826 года был объявлен приговор. Сергей Григорьевич Волконский был осужден на 20 лет каторги. Через две недели, 26 июля, его отправили в Сибирь. Александр Раевский рассказал сестре о случившемся лишь через несколько недель, перед отъездом в Одессу. Оставив Марию на попечение сестре Софье, он попросил ее не принимать никаких действий до его возвращения.
Но Мария, не слушая брата, тут же решила ехать в Полтавскую губернию, в Яготин, в имение брата мужа, князя Репнина. А оттуда вместе с князем Николаем Григорьевичем Репниным и его женой Волконская отправилась в Петербург, где остановилась в доме свекрови, княгини Александры Николаевны, на Мойке. Именно в этом доме снимал свою последнюю квартиру Пушкин.
Однако, когда Мария Николаевна приехала в Петербург ее там уже ждал отец. Мария Николаевна пишет прошение государю, прося отпустить ее к мужу, и вечером 21 декабря получает положительный ответ. А уже в 4 часа утра 22 декабря 1826 года, оставив ребенка свекрови, она выезжает в Москву. «Перед отъездом я стала на колени v люльки моего ребенка; я молилась долго. Весь этот вечер он провел около меня, играя печатью письма, которым мне разрешалось ехать и покинуть его навсегда. Его забавлял большой красный сургуч этой печати. Я поручила своего бедного малютку попечению свекрови и невесток и, с трудом оторвавшись от него, вышла».
А свою последнюю встречу с отцом она описывала так: «Мой отец был все это время мрачен и недоступен. Необходимо было, однако же, ему сказать, что я его покидаю и назначаю его опекуном своего бедного ребенка, которого мне не позволяли взять с собой. Я показала ему письмо его величества; тогда мой бедный отец, не владея более собой, поднял кулаки над моей головой и вскричал; «Я тебя прокляну, если ты через год не вернешься». С отцом мы расстелись молча; он меня благословил и отвернулся, не будучи в силах выговорить ни слова. Я смотрела на него и говорила себе: «Все кончено, больше я его не увижу, я умерла для семьи».
В Москве она останавливается у княгини Зинаиды Волконской, жены брата мужа, хозяйки легендарного литературно-музыкального салона. Зинаида дает в честь Марии прощальный вечер, где присутствуют А. С. Пушкин, Д. В. Веневитинов и другие известные люди.
Пушкин хотел передать через Марию декабристам свое «Послание к узникам», но она уехала в ту же ночь, и стихотворение было передано позже, с Александрой Муравьевой.
Слушая на приеме музыку, Мария Николаевна, по собственным воспоминаниям, очень грустила, понимая, что больше никогда не услышит подобной музыки. Зинаида Волконская втайне сделала ей роскошный подарок, привязав позади ее саней клавикорд (род пианино).
До Иркутска Мария добралась за 20 суток, что было по тем временам безусловным рекордом даже для привыкшего переносить все тяготы русской дороги сильного мужчины, а не то что избалованной дворянской дочки 20 лет.
Иркутский губернатор Цейдлер уговаривал Марию вернуться, описывая ужасы каторжной жизни и ограничения прав добровольных изгнанниц. Но она подписала ограничивающие ее бумаги не читая и уже через несколько дней была в Благодатском руднике, где находились 8 декабристов, в том числе и Волконский.
Видеться с мужем ей позволили два раза в неделю. Свидание она описывала так: «В первую минуту я ничего не разглядела, так там было темно; открыли маленькую дверь налево, и я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне: бряцание его цепей поразило меня, я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страданий. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом — его самого».