Остальную историю мы уже худо-бедно знаем.
По донесениям Голицина: «…она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про свое происхождение она, мол, узнала только от князя Гали. Оно заявляет, будто не желала, чтобы ее величали этим титулом — ни князь Лимбургский, ни Радзивилл…
Будучи в Рагузе, она получила безымянное письмо и три духовных: первое было подписано рукою императора Петра Великого и имело касательство к венчанию на царство Екатерины I; второе было за подписью императрицы Екатерины I — о короновании Елизаветы Петровны, и третье — Елизаветино — о передаче короны ее дочери, которую должно величать Елизаветой II…
Она также утверждает, будто направила сие писание графу Орлову единственно для того, чтобы узнать, кто взял на себя труд послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из России…»
Может быть, Екатерина и сменила бы гнев на милость. но неразумная княжна, написав ей два слезливых письма с просьбой о помиловании, подписала их — Елизавета.
Екатерина была в ярости: «Сущая злодейка! Но я уже согласна отпустить ее на все четыре стороны, если она откроет свое подлинное имя и честно признает, кто она».
Но бедная княжна Тараканова, кажется, действительно уверовала в свое царское происхождение и не хотела расстаться с этой мыслью, даже поплатившись свободой.
Елизавета хотела знать тайные силы, стоящие за «заговором», князя Радзивилла, названного Таракановой, считала за человека ничтожного и пустого, к тому же он уже примирился с ее фаворитом королем Станиславом и преклонился перед ее властью, отказавшись от самозванки. Она считала, что он глуп для серьезной интриги и за ним стоит еще кто-то другой, поважнее. Именно это она и хотела выпытать у Таракановой… Но «княжна» действительно ничего не знала.
К тому же пленнице становилось все хуже — у нее началась лихорадка. Голицын докладывал императрице: «Пользующий ее доктор полагает, что при продолжающихся постоянно сухом кашле, лихорадочных припадках и кровохарканье ей жить остается недолго. Действовать на ее чувство чести или на стыд совершенно бесполезно — одним словом, от этого бессовестного создания ничего не остается ожидать. При естественной быстроте ее ума, при обширных по некоторым отраслям знаний сведениях, наконец при привлекательной и вместе с тем повелительной ее наружности нимало не удивительно, что она возбуждала в людях, с ней обращавшихся, чувство доверия и даже благоговения к себе».
Императрица приказывает точно выяснить, сильно ли больна княжна, и если да, то найти хорошего духовника, которому дать наказ на исповеди точно выведать всю истину и тут же донести. А Голицын, наставляя священника, прибавил от себя, чтобы тот под страхом смертной казни молчал обо всем что увидит и услышит…
Попутно императрица пытается склонить к истине Доманского, который тоже содержится в крепости. Ему обещают, что, если он расскажет правду, она их поженит и отпустит. Но когда о том, что Доманский просит ее руки, донесли княжне, она рассмеялась: «Да он невежа, жалкий человек! У меня есть жених, граф Лимбургский».
На исповеди княжна глубоко раскаялась, что часто грешила, ведя беспутную жизнь с разными мужчинами, — эти грехи священник ей отпустил. Но когда он подступил к ней, чтобы она призналась в тайне своего происхождения и открыла тех, кто велел ей назваться дочерью Елизаветы, умирающая повторила то же, что и говорила на допросах.
Священник отказал ей в святом причастии.
Жить ей оставалось недолго, и Голицын якобы отдал приказ зарыть ее тело в самом равелине, чтобы никло не знал, что с нею стало. Солдаты тайно выкопали глубокую яму и спрятали там труп пленницы, не оставив на могиле ни креста, ни памятного знака.
Интересен факт, что через восемь лет после гибели самозваной княжны французский посол маркиз де Врак — по просьбе одного из парижских кредиторов бывшей «княжны Владимирской» — искал в Санкт-Петербурге факты о пленнице, которые потом обобщил в депеше, утверждая, что «она действительно была дочерью Елизаветы и Разумовского».