Впрочем, некоторые исследователи материальной культуры скифов полагают, что этих критериев явно недостаточно и пытаются на свой страх и риск увеличить их число. Например, отмечают приверженность причерноморских скифов к каменной посуде или обычай устанавливать на могильниках антропоморфные, то есть человекоподобные, стелы. Это были изображения мужчины-воина, возможно предка, непременно вооруженного (лук, горит, акинак), часто держащего в руке ритон (сосуд, наподобие кавказского рога для вина). Каменных «пращуров» помещали на вершины скифских курганов. Вот, пожалуй, и все критерии отличия, в которых твердо убеждены археологи.
Но как любой другой народ, кочевники Причерноморья, несомненно, развивались, то есть могли менять традиции, забывать старые обычаи, придавать своей культуре новые черты. Означало ли изобретение, к примеру, более совершенных поводьев или седла, отказ от каменной посуды, автоматически возникновение нового этноса и гибель прежнего? Конечно же, нет — скифы оставались скифами. Просто ученые в этом случае затруднятся с их опознанием.
Поэтому, пожалуй, из всей скифской триады есть смысл обратить особое внимание на комплекс вооружения. И то не в смысле конкретных форм наконечников стрел или строения рукояти кинжала, все это, безусловно, менялось со временем, а именно приверженности тактике стрелкового конного боя. Следовательно, обязательное наличие короткого, удобного для всадника лука и уникального горита. Прочие родственные племена зачастую делали ставку на иные способы ведения войны. Корнелий Тацит, в частности, так описывает привычки сарматов: «…они все подстрекают друг друга не допускать в битве метания стрел, а предупредить врага смелым натиском и вступить в рукопашную», отсюда применялось принципиально иное оружие{166}.
У антропологов для установления генетического родства имеется только один, но очень жесткий фактор — уникальный антропологический тип. Но и на этом направлении могли возникнуть проблемы. А если эти кочевники вдруг вышли из тысячелетней этнической изоляции, в которой пребывали с днепро-донецких времен, и начали смешиваться с окружающими народами? Как тогда отличить их потомков?
Труднее всего пришлось лингвистам. Речь причерноморских скифов, безусловно, принадлежала к иранской группе индоевропейской языковой семьи. Сомнений в этом практически нет, еще римский писатель Юстин, живший во II веке до нашей эры, отмечал, что «язык парфов средний между скифским и мидийским, помесь того и другого»{229}. Парфы или парфяне — это родственные сарматам кочевники Средней Азии, мидийцы — ближайшие родственники персов, то есть и те и другие — народы арийской языковой группы. Вместе с тем, очевидно, что скифский язык стоял несколько особняком от прочих лингвистических собратьев. На то же самое обстоятельство намекал и Геродот, утверждая, что «савроматы говорят по-скифски, но исстари неправильно»{38}.
Нечто более определенное языковедам сказать сложно: слишком малое число слов и имен имеется в их распоряжении. Они, правда, отнесли этих кочевников к северо-восточным арийцам, однако следует иметь в виду — данная классификация весьма условна. Полагают, что лингвистическими наследниками скифов могли стать средневековые аланы и современные осетины. Но это только догадки, нуждающиеся в подтверждении.
Что ж, давайте суммируем сведения ученых разных специальностей и попробуем ответить на вопрос: «что есть скифы»? Это, вне всякого сомнения, древний и воинственный этнос с давними, глубокими традициями, развитым институтом всадничества, привыкший повелевать иными народами. Комплекс их вооружения состоял из сложного, асимметричного скифского лука с непременным горитом, двух копий (штурмового и более короткой пики), меча-кинжала и защитного пластинчатого снаряжения. Они говорили на языке иранской группы и в антропологическом плане были прямыми наследниками древнего населения Украины и Минусинской котловины.
Есть, впрочем, еще одна особенность, на которую, к сожалению, ученые редко обращают внимание. Дело в том, что «звериный стиль» у разных евразийских народов различался не только техникой исполнения, которая со временем у всех менялась, но и приверженностью определенным персонажам. Отдельные из них использовались так часто, что исследователи предположили: те или иные звери могли играть роль символов политических объединений Великой степи. Например, скифы явно любили оленей и грифонов. Их собратья сарматы, напротив, тяготели к летающим ящерам — драконам. Сейчас трудно сказать, чем было вызвано такое размежевание, но оно помогает разобраться в сложной этнической картине Великой степи.