Наконец, с Божьей помощью, добрались до гуннской ставки: «При въезде в эту деревню Аттилу встретили девицы, шедшие рядами под тонкими белыми и очень длинными покрывалами, под каждым покрывалом, поддерживаемым руками шедших с обеих сторон женщин, находилось по семи и более девиц, певших скифские (здесь и далее в значении гуннские) песни; таких рядов женщин под покрывалами было очень много. Когда Аттила приблизился к дому Онегесия (одного из своих приближенных), мимо которого пролегала дорога к дворцу, навстречу ему вышла жена Онегесия с толпой слуг, из коих одни несли кушанья, другие вино (это величайшая почесть у скифов), приветствовала его и просила отведать благожелательно принесенного угощения. Желая доставить удовольствие жене своего любимца, Аттила поел, сидя на коне»{74}.
Ни дать ни взять, возвращение русского барина в родную усадьбу. Тут тебе и хоровод девок под покрывалами, и песни, и хлеб-соль. Причем такого рода обычаи (встреч, угощений и прочего) не могли быть заимствованы победителями у побежденных, то есть гуннами у славян в IV–V веках. Либо гунны их восприняли от славян в ту эпоху, когда были скромным, мало кому известным племенем, либо, наоборот, наши предки стали подражать победителям многих народов в пору их могущества.
Переходим к описанию гуннской столицы: «Внутри ограды было множество построек, из которых одни были из красиво прилаженных досок, покрытых резьбой (!), а другие из тесаных и выскобленных до прямизны бревен, вставленных в деревянные круги, начинаясь от земли, поднимались до умеренной высоты. Стоявшими у двери варварами я был впущен к живущей здесь жене Аттилы и застал ее лежащей на мягком ложе: пол был покрыт войлочными коврами, по которым ходили… Царицу окружало множество слуг, служанки, сидевшие против нее на полу, вышивали»{74}.
Очевидное смешение культур Степи и Леса — войлочные ковры и сидящие на полу служанки — с одной стороны, и резьба по дереву, высокая техника деревянного зодчества — с другой. Вне всякого сомнения, перед нами народ, сложившийся в результате слияния двух очень разных по своим традициям этнических элементов.
Теперь побываем на пиру у гуннского владыки: «В назначенное время мы явились на обед вместе с послами от западных римлян и остановились на пороге против Аттилы. Виночерпии подали нам по туземному обычаю кубок, чтобы и мы помолились, прежде чем садиться. Сделав это и отведав из кубка, мы пошли к креслам, на которых следовало сидеть за обедом. У стен комнаты с обеих сторон стояли стулья. Посредине сидел на ложе Аттила, а сзади стояло другое ложе, за которым несколько ступеней вело к его постели, закрытой простынями и пестрыми занавесями для украшения…»
Кресла, стулья, ложе, столы — все из дерева, и во всем этом явные признаки не степных, а лесных элементов культуры гуннов. Дело отнюдь не во вновь обретенном богатстве, как может показаться некоторым, и уж, конечно, не в желании обеспечить себе элементарные удобства. На мягком ворсистом ковре возлежать можно с не меньшим, если не с большим комфортом, нежели сидеть за столом или покоиться на деревянном ложе. Вопрос лишь в том, кто к чему привык.
«Первым рядом пирующих считались сидевшие направо от Аттилы, а вторым — налево. Старший (сын) сидел на его ложе, но не близко к отцу, а на краю, смотря в землю из уважения к отцу… Для прочих варваров и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем он выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный… При наступлении вечера были зажжены факелы, и два варвара, выступив на середину против Аттилы, запели сложенные песни, в которых воспевали его победы и военные доблести… После пения выступил какой-то скифский шут (дословно: умом поврежденный скиф) и начал молоть всевозможный вздор, который всех рассмешил… и во всехвозбудил неугасимый смех, кроме Аттилы. Последний оставался неподвижным, не менялся в лице и никаким словом или поступком не обнаруживал своего веселого настроения. Только когда самый младший из сыновей Эрна вошел и встал около него, он потрепал его по щеке, смотря на него нежными глазами…»{74}.