Выбрать главу

В ближайшее время СССР вряд ли прибегнет к оружию. Дальнейшая его позиция будет зависеть от оборота, который примут события».

Почти в то же время – в последних числах августа или первых числах сентября – Гитлер созвал в Райхенгальте генералов Кайтеля, Иодля и Варлимонта.

«Он просил нас, – рассказали они в Нюрнберге, – подумать над войной с Россией. Но он приказал нам держать это в абсолютном секрете. Было запрещено писать что либо по этому вопросу».

Кайтель добавляет, что Гитлер хотел знать, можно ли предпринять что либо немедленно же. Ответ генералов был отрицательным. «Война с Россией осенью 1940 года была невозможна, – говорит Кайтель. – Заставить армию сражаться в Польше, перебросить ее на запад, сражаться там, и теперь перебросить ее опять в Польшу, чтобы снова начинать бои – это было абсолютно невозможно. Армия должна отдохнуть и быть заново снаряженной».

Но вопрос, поставленный Гитлером, указывал на направление работы его ума. «Я был встревожен», – говорит Кайтель, и то же самое повторяют другие два генерала.

Варлимонт спросил Риббентропа о положении. «Он ответил мне, что отношения с Россией по-прежнему хорошие и даже был поднят вопрос о расширении пакта с Москвой. Я почувствовал себя успокоенным».

Перегруппировка германской армии, возвещенная приказом Гитлера от 22 июня, началась. Войска, победившие на западе, возвращались на восток, к местам их первых успехов. Танкисты и пехота снова очутились на равнинах, где происходили битвы, снова увидели реки, которые они уже однажды переходили. Они получили новые машины, новое вооружение.

В первом томе документов ОКБ содержится следующий приказ, датированный 27 апреля:

«Переброска десяти пехотных дивизий и двух танковых в Генерал-Губернаторство (Польша) в виду возможной в близком времени операции по охране румынских нефтяных промыслов».

Промыслы, о которых шла речь, могли быть угрожаемы только со стороны русских, которые приблизились к ним по занятии Буковины и Бесарабии.

12 сентября германский морской атташе в Москве сообщил, что отношение русских, пройдя через период охлаждения, снова стало вполне дружественным, хотя причины этого изменения неизвестны. Вильгельмштрассе со своей стороны опровергало все слухи о растущей враждебности со стороны России. Но другие источники говорили о сильной антигерманской пропаганде в Красной армии и о важных военных приготовлениях.

26 сентября адмирал Рэдер сделал в присутствии фюрера анализ общего положения. Следовало овладеть Суэцем, продвинуться в Палестину и в Сирию и поставить Турцию в зависимость от Германии. «Русская проблема таким образом была бы совершенно видоизменена. СССР прежде всего боится Германии, и операция, которая предвидится на севере (охрана Финляндии) станет быть может излишней».

Фюрер изъявил согласие.

«Я думаю, – сказал он, – что СССР испытывает серьезный страх перед Германией, но я считаю маловероятным, чтобы в Финляндии еще в этом году произошли новые осложнения. Мы должны направить СССР к Персии и Индии; там он найдет выход к океану, более значительный, чем Балтийское море».

Пакт трех держав – Германии, Италии и Японии – был подписан 27 сентября. Этот союз трех великих антикоммунистических держав мира должен был серьезно обеспокоить СССР. Однако, он не проявил внешне никакого беспокойства и даже выразил удовлетворение тем фактом, что его нейтралитет был признан.

11 октября немцы вошли в Румынию. Это повлекло за собою, – как выразился германский посол в Москве, – «легкое охлаждение» германо-советских отношений. Становилось все более очевидным, что направления экспансии обеих держав взаимно перекрещиваются. Кроме того в Польше все учащались международные инциденты. Действие московского пакта сходило на нет.

Риббентроп, чувствительный к этому охлаждению, старался, поправить дело. Он предложил фюреру свидание со Сталиным. «Вы бредите, – отвечал ему Гитлер, – вы отлично знаете, что Сталин никогда не согласится приехать в Берлин; не захотите же вы, чтобы я ехал к нему в Москву».

«Я получил только разрешение, – говорит Риббентроп, – написать Сталину просьбу о командировке Молотова в Берлин».

Этот визит представляет собою одно из наиболее важных событий в наступившей короткой дипломатической войне.

Молотов приехал 10 ноября. Официально Германия и Россия были еще добрыми друзьями. Прием советского министра был обставлен с одной стороны военной показной пышностью, с другой – тем несколько грубоватым радушием, которое так характерно для церемоний тоталитарных держав. Сохранилась фотография: Риббентроп весело хохочет, а молотов со своим непроницаемо лукавым лицом протягивает ладони, как будто говорит: «Вот видите, я ничего не взял».

Германские дипломатические документы заявляют, что результат поездки Молотова был удовлетворительный. «СССР, – говорит документ А. 15.199, – по-видимому склонен примкнуть к тройственному пакту после улажения нескольких вопросов, перечень которых следует».

Вот эти вопросы:

В вопросе Финляндии Молотов осторожно нащупывал почву. Германия отказалась допустить простую аннексию всей страны Советским Союзом, но выразила готовность сделать кое-какие уступки.

Молотов был посвящен в проект действий против Греции для поддержания Италии. Он согласился. Со своей стороны он потребовал признания советских интересов в Болгарии, аналогичных германским интересам в Румынии. Немцы не возражали.

По поводу проливов немцы заявили, что они вполне понимают стремление России стать там твердой ногой и они вовсе не отстаивают господства Турции над Дарданеллами; равным образом они поддерживают притязания России на район Карса и соглашаются оказать общее давление на Турцию.

Наконец немцы заявили, что они не заинтересованы в Персии, а русские выразили готовность уладить свои недоразумения с японцами.

В общем это было почти соглашение. Две агрессивные державы еще находили достаточное поле для мирных захватов, откладывая свою схватку на будущее время. Тот, кто брал бы этот документ буквально, нашел бы в нем больше шансов на мир, чем на войну.

Однако это была лишь официальная, так сказать поверхностная истина. Подлинную, глубинную истину мы найдем в том впечатлении, которое приезд Молотова оставил в душе Адольфа Гитлера. Историческую реальность гораздо вернее передают живые свидетели, чем документы.

Вот что сказал Кайтель:

«Требования Молотова встревожили фюрера. Молотов имел в виду возобновление войны с Финляндией, для того чтобы захватить всю страну; он стремился к экспансии на Балканах и в Дарданеллах. Фюрер видел в этих планах контуры большого маневра с целью охвата Германии.

В то же время он был сильно обеспокоен полученными сведениями о гигантском развитии советской военной промышленности».

Гитлер упрощал. Эта способность упрощения была его природным дарованием. Из всей политики, намеченной Молотовым, богатой нюансами и основанной в сущности на классической базе дипломатии – на идее компенсации, – Гитлер зафиксировал в памяти самое главное: окружение Германии.

Реакция его была быстрой. Три недели спустя, 18 декабря 1940 г., Гитлер составил то, что представляет собою один из самых замечательных документов войны и истории – свою директиву №21, известную под именем «план Барбаросса» и фигурировавшую в Нюрнберге под № 446 P.S.

Эта директива начинается так:

«Необходимо, чтобы вооруженные силы Германии были в состоянии сокрушить Россию в течении короткой кампании.

Если обстоятельства позволят, я отдам приказ о сосредоточении войск, по крайней мере, за восемь недель до начала операций».

Приготовления, требующие более долгого времени, должны быть начаты немедленно, с таким расчетом, чтобы они могли быть закончены к 15 мая.

Должны быть приняты самые строгие предосторожности, чтобы не возбудить никаких подозрений».