Как бы то ни было, после разговора Остермана с императрицей стало ясно, что она не намерена подписывать Акт, так как положила бумагу под подушку. Остерман вышел от Анны Иоанновны и объявил собравшимся, «что Ея величество сочиненное от них Определение выслушать, потом к себе взять и оставить изволила» [109]. Это полностью разбивает ту трогательную картину, которую нарисовал в своих записках Бирон: «В минуту входа моего к государыне она держала акт в руках и готовилась подписать его. Я умолял императрицу не делать этого, представляя, что отказ ее величества утвердить акт почту полным вознаграждением за все мои службы и услуги. Государыня взяла бумагу и положила ее себе под изголовье. Все нетерпеливо желали знать, подписан ли акт, но узнали, что нет. И хотя в течение следующих дней императрица несколько раз была готова исполнить желание министров, но я, несмотря на продолжительные настояния Ее величества, отклонял ее от такого исполнения». Верить Бирону, что это он сам уговорил государыню не подписывать бумагу, не стоит. Кстати, в вышеприведенном отрывке записок Бирон случайно проговаривается о том, что попытки добиться подписи он (или его люди) возобновляли неоднократно: «И хотя в течение следующих дней императрица несколько раз была готова исполнить желание министров…» О том же, в сущности, идет речь в деле Бирона 1741 года: «А по собственному его герцогскому частному объявлению Е.и.в. сама ему неоднократно в принятии регентства отсоветовала» [110].
Итак, молниеносный план провозглашения фаворита регентом, так ловко придуманный Бироном и его клевретами, с треском провалился. Царская подушка, которая так много помогала Бирону в жизни, вдруг стала серьезным препятствием на его пути к власти. Почему же государыня, всегда души не чаявшая в своем Иоганне, так жестоко с ним поступила?
Дело в том, что после сильного приступа каменнопочечной болезни, происшедшего 5 октября 1740 года, благодаря усилиям врачей, императрице на какое-то время полегчало, и она, как каждый человек, рассчитывала прийти в себя и поправиться. Чем ей помогли доктора, мы не знаем, но известно, что у страдающих каменнопочечной болезнью приступы нестерпимой боли (вызванные движением камней) сменяются спокойными периодами, когда острые болевые ощущения исчезают, хотя болезнь развивается и проявляется в других симптомах. Вполне возможно, что больная императрица руководствовалась теми соображениями, которые упомянуты в указе Ивана Антоновича о наказании Бирона от 14 апреля 1741 года: «Определение, не апробовав, оставила у себя в том рассуждении, дабы, по облегчении от скорби… рассмотреть, чтобы оное, нам, как наследному государю, впредь полезным быть может, и так продолжалось без апробации того ж октября по 16 число» [111].
Имелись, кроме того, и другие причины столь неприятного Бирону упрямства Анны Иоанновны. Как считали Шетарди и Финч, государыня не подписала завещание, ибо была во власти предубеждения: стоит огласить завещание — скоро и помрешь. «В России, — пишет Шетарди, — господствует предрассудок, основанный на действительно бывших примерах, будто бы монарх никогда не живет долго после распоряжения» о наследстве [112]. Что имеет в виду французский дипломат — неясно. Может быть, речь идет о Тестаменте Екатерины I, которая в мае 1727 года, тотчас после его подписания, умерла. Впрочем, действительно, и другие русские государи не спешили до самой смерти объявлять завещания и нередко умирали без оглашения последней воли. Мы знаем, к чему привела затяжка с провозглашением завещания в январе 1725 года, когда Петр Великий, умирая, духовной своей не составил и в итоге страна оказалась в крайне тяжелом положении. Знаем мы, что и через сто лет после этого случая нежелание императора Александра I предать гласности свое, задолго до смерти составленное, завещание в пользу младшего брата, Николая Павловича, привело к кровавому мятежу на Сенатской площади в декабре 1825 года…
Впоследствии Бирон в своих ответах на вопросы следователей приводил другое объяснение задержки с подписанием Акта: Анна Иоанновна якобы боялась за свою власть и говорила, что стоит официально объявить наследником Ивана Антоновича, «то уж всяк будет больше за ним ходить, нежели за нею». Словом, царица надеялась на выздоровление и при этом хорошо знала нравы своих «нижайших рабов». Поэтому она и не спешила ставить подпись под Актом.