В середине XIV века французы и англичане зачитывались списками сочинения сэра Джона Мандевиля, поведавшего о своем поистине необычайном 34-летнем хождении по свету.
Где только не побывал сэр Джон: ступал по земле Кадилья, что к востоку от владений китайского хана, был в «стране пигмеев», видел и описал грифона, засвидетельствовал существование живого «баранца» и сказочной магнитной горы, притягивающей железные части кораблей, что ведет к их гибели, горы, которую после этого тщетно пытались отыскать; наконец, разрешил еще одну загадку – пояснил, что Нил берет начало в раю.
Долго верили этим выдумкам, сразу же переведенным чуть ли не на все европейские языки и оттиснутым в 1484 году только что изобретенным типографским прессом, пока не выяснили, что популярное сочинение – мистификация. Автором ее оказался некий Жан де Бургонь, бельгийский врач и математик. Было установлено, что он всего-навсего ловкий компилятор древних и средневековых авторов, искусно повторяющий за ними были и небылицы.
Еще в XVIII веке современники Свифта были уверены в реальном существовании тех стран и народов, о которых рассказывал капитан Гулливер. Эту уверенность разделяли и в отношении Утопии – страны, описанной Т. Мором, и даже намечали послать миссионеров на остров Тапробана (Цейлон), где, кстати говоря, предполагали заодно обнаружить и город Солнца, придуманный Т. Кампанеллой. Так же как на Бермудских островах со временем будут пытаться найти шекспировскую скалистую «державу Просперо».
Этот небольшой экскурс показывает, какой дерзкой отвагой надо было обладать, чтобы решиться выйти в море и пуститься в плохо изведанные морские просторы. Плавания Колумба, Васко да Гамы, Магеллана были все равно что в наш век полеты в космос. Это всегда был подвиг, ибо риск был слишком велик, а надежды на благополучное возвращение почти никакой. Моряков подстерегали многие опасности – штормы и бури, голод и болезни, свирепые пираты и стрелы туземцев.
«Сан-Бенту» миновал мыс Доброй Надежды – надежды на то, что отсюда легко достичь желанной Индии. Камоэнс увидел этот мыс в лучах утреннего солнца. Шторм, разразившийся ночью, кончился. Корабль благополучно обогнул южную точку Африканского материка и вошел в Левантское море, то есть в Индийский океан.
Продвигаясь дальше вдоль восточного побережья Африки на север, моряки «Сан-Бенту», как когда-то спутники Васко да Гамы, увидели на обрывистом берегу белый столб. Это была веха – «падран», поставленная Бартоломеу Диашом, «предел открытий другого португальского отряда, опередившего нас в этих отдаленных странах», – как сказал Васко да Гама.
Отсюда начинались новые пути, не известные европейцам. И моряки «плыли наудачу, то разбиваемые бурями, то останавливаемые штилем и постоянно окруженные страшными опасностями».
Туземцы, которых приходилось им встречать, производили самое благоприятное впечатление. Камоэнс с симпатией описывает их гостеприимство, пляски, радушие и доброту. К сожалению, они «не понимали их языка и не имели возможности получить от них какие-либо объяснения о странах, которые искали».
Вскоре добрались до безопасной гавани. Это было весьма кстати, так как начались болезни и самая страшная из них – стробут, то есть цинга.
Многие пали духом. Камоэнс, которому также довелось все это испытать, пишет: «Тщетно искали мы Индию, переезжая от гавани к гавани; Индия точно убегала от нас… Утомившись надеяться, бесстрашно страдая от голода и жажды, отравленные испортившимися припасами, блуждая под новым небом, температура которого удручала нас, лишенные всякого утешения, мы ждали лишь жалкой кончины вдали от нашего отечества».
Однако утешение все же пришло. Наконец португальцы достигли острова с арабским поселением Мозамбик. А еще через несколько дней, посетив по пути Момбасу, бросили якорь в порту мавританского городка Малинди.
Здешний шейх встретил «Сан-Бенту» не очень дружелюбно, хотя был союзником португальцев с тех пор, как здесь побывал полвека назад со своей армадой Васко да Гама.
Было известно, что в Малинди Васко да Гама заполучил знаменитого кормчего, корифея морской науки того времени, Ахмада ибн-Маджида. Правда, настоящее имя его было тогда неизвестно– его называли просто «мавром из Гузерата», или Малемо Кана, что на языке суахили означает: «малемо» – «знаток морского дела», а «кана» – «звездочет», иначе говоря – «знаток морского дела и астроном». Этот кормчий сыграл едва ли не главную роль в открытии морского пути в Индию.
Пользуясь тем, что в это время года дул попутный юго-западный муссон – необходимое условие для благополучного пересечения океана, – кормчий привел каравеллы Васко да Гамы к заветной цели. 18 мая 1498 года моряки увидели берег. Это была Индия.
Со временем португальцы обосновались в Шауле и Диу, в Каликуте, создали фактории в Кочине, Коилуне, Канануре и многих других местах, большей частью на малабарском берегу. Эти опорные базы в Индии и на восточном побережье Африки, кольцом охватившие бассейны Индийского океана, мощный флот, постоянно находившийся здесь для того, чтобы охранять корабли с товарами от нападения пиратов, сделали португальцев хозяевами района.
Охота за пиратами
Итак, «шесть месяцев ужасной жизни в этом море», как признается Камоэнс в письме другу, остались позади, под ногами была твердая земля.
Встретили «Сан-Бенту», единственный в том году корабль, прибывший из метрополии, торжественно и радостно, как обычно принимали посланцев с родины, но почести и восторги первых минут быстро прошли, и вновь прибывшие оказались в обстановке далеко не благоприятной.
Когда солдаты, перенесшие многомесячное плавание, сошли на берег, они имели довольно жалкий вид. Многие из них так исхудали, что походили на тени, болели цингой, страдали от других болезней. Одежда износилась и выгорела от солнца и соли. Не было даже денег, чтобы досыта поесть в первый день приезда. Так говорит в своих «Воспоминаниях солдата, сражавшегося в Индии» Родриген да Сальвейра. «Сойдя с корабля и получив свою долю обильнейшего салюта и почестей, тот, у кого не было денег или друзей и родственников, нередко первую ночь после приезда должен был спать на папертях в церквах или на судне, стоявшем в гавани пустым, и чувствовал он себя таким бедным и несчастным, словно после долгих странствий по морю попал во вражеский стан.
Чтобы как-то поддержать себя и не умереть с голоду, приходилось нести в заклад плащ и шпагу. Расселяли обычно солдат в хижинах по четверо или шестеро, где они и жили, худея и хирея от голода, так что многие под конец заболевали и умирали».
Предоставленные самим себе, презираемые местными жителями, эти несчастные были хуже «бессловесной скотины в этом славном Гоа».
К счастью Камоэнса, в Гоа у него оказалось много добрых друзей и почитателей и даже некоторые его родственники.
Придя в себя и отдохнув, Камоэнс начал знакомиться с жизнью колонии. К этому времени Гоа называли не иначе как Золотым Гоа. И в самом деле, это был один из богатейших городов мира, центр заморской восточной португальской империи. Здесь красовались дворец вице-короля, дворец архиепископа и королевского совета. Город был застроен красивыми зданиями. А храмы и монастыри всех орденов такие же великолепные, как в Лиссабоне.
Характеризуя экономическое положение колонии, Родриген да Сальвейра продолжает в своих воспоминаниях: «Здесь не производят почти ничего из продуктов сельского хозяйства, необходимых для жизни. Тут есть только скот, куры, козы и голуби; почва пустынна, бесплодна и камениста, не пригодная для агрокультуры… так что все необходимое для питания доставляют из Салсете, Бардеса и прежде всего с твердой земли».
Гоа был местом оживленной торговли. Ежедневно, кроме праздников, перед началом мессы на главной улице, названной Прямой, открывался рынок, именовавшийся аукционом. Там же торговали рабами. Говорили, что сама земля от слез несчастных стала соленой. По масштабам работорговли Гоа уступал лишь двум городам – самому Лиссабону, где распродавали невольников, привозимых со всех концов колониальной империи, и Алжиру, где пираты издавна сбывали захваченный ими живой товар.