— Я исполню это, но разве в этом и все?
— Все.
— Но перейдем ко второму вопросу: вы уезжаете?
— Через час, я вам сказал уже.
— Куда вы отправляетесь?
— В Сен-Луи при Миссури, прямо туда, не останавливаясь.
— Но тогда… — сказал дон Грегорио.
— Что вы хотите сказать?
— Для вас самое легкое отложить ваш отъезд на три или четыре дня — и мы поедем вместе.
— Я сам желал бы этого, но это невозможно по двум причинам.
— По каким же?
— Во-первых, потому, что я слежу, и самая легкая неосторожность может меня погубить; я имею дело с человеком хитрым, с которым бороться нужно тоже с ловкостью и расчетом, если нас увидят вместе, все будет потеряно; во-вторых, потому, что поедет не Джон Естор, а одно неизвестное лицо, с которым ваше положение запрещает вам иметь какие-нибудь сношения.
— Что вы мне рассказываете, милый друг?
— Правду; сейчас, после ухода от вас, я переоденусь, и клянусь, что если вы встретите меня, то не узнаете.
— А из Сен-Луи куда вы отправитесь?
— Что касается этого, я пока еще не знаю, вы требуете от меня слишком многого. Я след нашего человека: куда он пойдет, туда и я.
— Это правда, извините меня.
— Приехав в Сен-Луи, я возвещу ваш будущий приезд маршалу, вы будете хорошо приняты, когда увидите его, положитесь в этом на меня.
— Я не знаю, право, как мне благодарить вас?
— Пожав мне хорошенько руку.
— О, от всего сердца!
— А нашему другу, если я увижу его прежде вас, что сказать ему?
— Что я действую с моей стороны и присоединюсь к нему, когда будет возможно, то есть когда успею в своем деле.
— Хорошо, прощайте, я скрываюсь.
— Уже!
— Иначе нельзя!
— Ступайте, мой друг, желаю вам успеха; обнимемся на прощание.
Двое друзей держали друг друга с минуту в объятиях.
— Да будет воля Божия! И мы победим в нашем предприятии.
— О, дай Бог!
— Прощайте, прощайте!
— До свиданья.
Дон Грегорио, оставшись один, погрузился в раздумье, потом подвинул к себе сверток с бумагами, развернул его и принялся читать.
Это чтение продолжалось несколько часов.
Через двенадцать дней после отъезда главного начальника тайной полиции дон Грегорио прибыл в Сен-Луи при Миссури; его сопровождал консул из Чили, который ехал с ним, на случай если представятся какие-нибудь непредвиденные трудности.
Двое путешественников остановились в довольно роскошной гостинице; но так как они не хотели терять ни минуты, то, узнав, где находится квартира маршала, они тотчас же туда отправились.
Маршал был еще молод, хорошо сложен, имел приятное лицо и значительные манеры; это был true gentleman в полном значении этого слова.
Он принял посетителей самым приветливым образом, ознакомился с содержанием бумаг, которые они ему представили; окончив первые приветствия, он сказал, предлагая им сигар и папирос:
— Господа, я прочитал, признаюсь, ваши бумаги только для формы; о вашем посещении меня известил один из моих старинных и лучших друзей, который мне горячо вас рекомендовал, так что мне остается только сказать вам: я весь к вашим услугам. Вы видите, милостивые государи, что я ожидал вас, потому смотрите на меня не как на друга, конечно, наше знакомство еще слишком коротко, чтобы я мог осмелиться почтить себя подобным титулом, но как на человека, готового сделать все, что вы ни пожелаете.
— Вы утешаете нас, милостивый государь, — сказал дон Грегорио с жаром. — Дело, по которому мы просим вашего содействия, так испещрено трудностями, что мы можем заранее поздравить себя с успехом, имея такого помощника, как вы.
— Это дело поистине очень важное, — ответил маршал, улыбаясь, — но, может быть, его не так трудно повести, как вы предполагаете.
— Мы имеем дело с сильной партией, милостивый государь!
— Это правда, но за вас право людей, недостойно нарушенное, и сам закон. Но будем лучше говорить откровенно: я не хочу, чтобы продолжалось более ваше беспокойство; я уже сказал вам, что вы мне были дружески рекомендованы одним из моих друзей…
— И моим также, милостивый государь, — сказал, кланяясь, дон Грегорио.
— Хорошо, — продолжал маршал, — мой друг объяснил мне все дело очень подробно; так как у меня оставалось несколько дней впереди и мне хотелось сделать вам что-нибудь приятное, то я и принялся за дело.
— Как, милостивый государь, вы были так обязательны?..
— Исполнил только мой долг, милостивый государь. Выслушайте хорошенько вот что: я узнал, что в продолжение нескольких дней происходило сильное волнение между неграми в поместье господина Жозуа Левиса; я приказал ловкой сыскной полиции наблюдать за этой местностью. Я услыхал, что это волнение было возбуждено одним молодым невольником смешанного происхождения, недавно прибывшим на плантацию и выдававшим себя за принадлежащего к белой расе; он был продан в невольники вследствие гнусной интриги, жертвой которой он сделался.
— Это Луис, сын моего друга! — вскричал с живостью дон Грегорио. — О, если бы только я мог его увидеть!
— Подождите немного, — сказал тихо маршал с тонкой улыбкой.
— Простите меня, милостивый государь. Но если бы вы знали, если бы вы могли знать…
— Имейте терпение, милостивый государь.
— Успокойтесь, мой друг, я вас умоляю об этом. Позвольте господину маршалу рассказать нам, что он считал своею обязанностью совершить.
— Да, вы правы, я с ума сошел. Продолжайте, продолжайте, милостивый государь, я не буду более говорить, я нем теперь.
Маршал улыбнулся и продолжал:
— Уже три дня прошло с тех пор, как я был извещен одним из моих агентов, что волнение увеличилось до таких размеров, что если будет продолжаться так далее, то не замедлит обратиться в открытый бунт. Я взял предосторожности, чтобы быть готовым к всевозможным происшествиям; действительно, сегодня утром я узнал, что мятеж разразился окончательно в самых ужасных размерах. Я велел тотчас же вскочить шести ротам моих поверенных на лошадей и, поехав во главе их, направился со всевозможной поспешностью к поместью.
Я приехал как нельзя кстати. Бунтовщики сделались полными хозяевами плантации. Мистер Жозуа Левис, его дворецкий и несколько черных, оставшихся верными, заперлись в уединенной беседке, встречали ужасным залпом выстрелов возмутившихся, которые пытались овладеть павильоном и поджечь его.
Заметив меня, мистер Жозуа Левис испустил торжествующий крик. Что касается бунтовщиков, они с ужасными криками обратились в бегство по всем направлениям, покинув свое оружие или по крайней мере свои палки, топоры, ножи, камни, которые заменяли оружие.
Один только молодой человек не более двадцати лет, вооруженный топором, которым он управлял с замечательной ловкостью, не последовал бесстыдному поведению мятежников и продолжал храбро сражаться.
Этого молодого человека, которого я прежде никогда не видал, я узнал с первого взгляда: это был тот, о котором меня просили позаботиться.
Я приблизился к нему и, объяснив, кто я такой, приказал ему бросить топор и остановиться.
— Пусть будет так, — сказал он мне гордо, — вы магистрат; я вверяюсь вам, потому что я тщетно искал правосудия и убежден, что наконец вы мне его доставите.
— Правосудие будет вам оказано, — сказал я ему.
Через десять минут негры принялись за исполнение своих обязанностей, и мир был водворен.
Я сказал быстро моему пленнику: ни слова не говорите, оставьте меня действовать, я послан доном Грегорио.
Молодой человек посмотрел на меня с удивлением; я приложил палец к губам и поспешил пойти навстречу мистеру Жозуа Левису, который оставил павильон и приближался ко мне очень поспешно.
Мистер Жозуа Левис горячо поблагодарил меня за помощь, которую я ему так случайно подал; сказал мне, что без меня невольники, вероятно, убили бы его, сделал мне несколько блестящих предложений, которых я, понятно, не принял, спросил меня, многих ли из этих несчастных негров я арестовал; я отвечал отрицательно.