С соседних дворов сбегался народ. Мужики снимали шапки, крестились, низко кланялись, говорили приветливые слова. Бабы гомонили разом, утирали слезы, махали руками. При виде такой встречи спутники преображенцы молча переминались с ноги на ногу, сопели носами, подкручивали усы. Надо думать, вспоминали свои родные места и близких.
Иван взглянул на постаревшую мать, уткнулся, как в далеком детстве, в теплое плечо и сам чуть не пустил слезу. Но справился, негромко сказал:
— Здравствуй, матушка! Прости, родная, не смел подать тебе весточку, не мог нарушить приказ. Потерпи еще немного, дело казенное, промедления не терпит. Сейчас покажусь на губернаторском дворе и вернусь к тебе.
В губернаторской канцелярии появление Ивана с именным указом вызвало переполох. В сопровождении усатых преображенцев он протопал через заваленные бумагами комнатушки прямо в кабинет его превосходительства. Сразу же начались беготня, требование отчетов, выписок, справок. Быстро явился и фискал — невысокий круглолицый господин. Его шея была замотана пуховым платком, а вся канцелярия наполнилась едким больничным запахом. Сиплым голосом он пожаловался, что простыл, потому что все последние дни провел на Волхове у речных пристаней. Следил за отправкой караванов хлебных барж в столицу. О том, что плоты дубового леса застряли где-то в пути, узнал слишком поздно. Сразу же послал донос на Высочайшее имя!
Все чиновники почтительно смолкли, слушая эти объяснения. Молча разводили руками, тяжело вздыхали. Его превосходительство понял, что на подчиненных надежды нет, и придется действовать самому. Тут же сообразил, что проводкой плотов для Адмиралтейства ведает канцелярист Семка. Вызвался лично найти и представить на расправу высокому гостю этого бездельника!
Однако губернатору на пришлось показать свое служебное рвение. В соседних комнатах поднялся страшный шум, раздались крики. Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался рослый бородач, на котором висело трое канцелярских. Он упал на колени перед Иваном и прогрохотал:
— Ваше благородие! Я знаю, где стоят дубовые плоты!
— Откуда ты, Алферий, прослышал о важном государевом деле? — ласково просипел фискал. Его круглое лицо расплылось в улыбке, при виде которой канцелярских как ветром сдуло.
Но бородатый мужик не испугался и пробасил, что на кухне, где закусывали преображенцы, он узнал, какая забота привела их в Новгород Великий. Третьего дня он рыбачил в устье Меты и сам видел плоты. А не выпускает их уездный комиссар Мохначев, который считает себя на реке полным хозяином. Из-за отвального сбора он повздорил со старшиной плотогонов из Боровичей. А на самом-то деле, требует с него мзду, хотя положенное уже заплачено.
— Ай-ай-ай, как нехорошо, — горько вздохнул фискал и повернулся к Ивану. — Совсем заворовался наш комиссар. Надо бы его немного поучить. В Боровичах-то, по царскому указу, все лоцманы и плотогоны, ради их важной государственной службы, освобождены от налогов и податей. Отвальный и привальный сборы они платить должны, но…
— Все ясно. Беру с собой Алферия и полицмейстера с его людьми, — распорядился Иван. — На Мету отправляемся немедленно!
Вскоре остроносый ушкуй, потомок тех, что служили новгородцам в их походах на Волгу и Каму, стремительно резал глядь Ильмень-озера. Плоты увидели в протоке, между песчаных островов, поросших осокой и тальником. Невольно Иван залюбовался на могучие дубовые стволы, каждый из которых годился для корабельного киля.
Долговязый комиссар Мохначев не ожидал появления полицмейстера в сопровождении незнакомых казенных людей. Но не растерялся и сразу же обвинил плотогонов в тайном провозе соли на продажу. А такое нарушение государственной монополии строго карается. В ответ старшина плотогонов ответил, что имеет соли всего две горсти — только уху посолить… Разбираться с этим кляузным делом Иван не стал, приказал немедленно гнать плоты к новгородской пристани. Господину Мохначеву пообещал, что сообщит губернатору о его непохвальном старании. Ну, а если его опять в чем-то заметят, то пусть собирается ехать в Сибирь.
Полицмейстер остался очень довольным тем, что Иван не произнес страшное «слово и дело», по которому всех причастных к случившемуся следовало заковать в цепи и учинить строжайшее расследование. Произнес лишь отеческое наставление с упоминанием матерей, небесных сил и загробных страданий. Комиссара наказывать не стал. Сделал только рукопашное внушение — выбил два зуба.
На пристани плоты уже поджидал вице-форшмейстер[78], срочно прискакавший из столицы. Сказал, что теперь он лично доставит казенное имущество до самых адмиралтейских складов на Неве. Благодарил Ивана и обещал передать его отчет о случившемся лично генерал-адмиралу.
Таким образом, ко всеобщему удовольствию, дело о дубовых плотах завершилось благополучно. За ревностное старание рыбак Алферий получил пять рублей, а вот канцеляриста Семку пришлось спасать от расправы. Натерпевшиеся страха губернские начальники уверяли, что плоты застряли в пути исключительно из-за его нерасторопности. После вмешательства Ивана решили канцеляриста в острог не сажать, но, для примера всей чернильной братии, выдрать ее на конюшне.
Глава 78
Теперь, когда с государственным делом все завершилось, можно было и отдохнуть. Тем более что в подорожной разрешалось побыть дома до осени. И завертелись веселые деньки, встречи с родными и соседями.
Но первым делом был отслужен благодарственный молебен в церкви Спаса на Ильине-улице. Долго стоял Иван перед знакомым с детства темным ликом, чьи очи пронзительно смотрели в самую душу. Возблагодарил за то, что сохранил его в чужих землях и дальних морях, привел к родительскому порогу. Перед образом Николая Чудотворца, покровителя и защитника всех мореплавателей, поставил тяжеловесную свечу. Священнику покаялся во многих прошлых грехах, получил прощение.
Быстро промелькнули праздничные застолья, и пришло время подумать о повседневном. Матушка содержала дом и свою небольшую торговлю вела осмотрительно. Новость о том, что старший сын получил дворянство и деревеньки выслушала внимательно. Сказала, что при таком хозяйстве нужен свой присмотр. Видела, как разоряются дворянские семьи, где мужчины большую часть времени проводят на военной или другой государственной службе.
— Одно спасение, когда кто-то из женщин берет хозяйство в свои руки. Если согласен, то торговлю сверну, и буду присматривать за твоими деревнями, — предложила она. — Иначе приказчики все разворуют, и разоренные мужики просто разбегутся.
— Согласен. Сделаю доверенность по всей форме.
— И еще. Пора, тебе, сынок, жениться, — серьезно продолжала матушка. — Видела, как ты в церкви рассматривал наших девушек. У меня на примете есть красавицы и умницы, все с хорошей родней. А за такого молодца-офицера возьмем дочку первостатейного купца, члена городского магистрата!
… Что же, матушка права. Девицы и верно есть миловидные. Да и тянуть с таким делом не стоит. Вчера обедал с полицмейстером и узнал, что пришел указ о новом наборе рекрутов. Отпуск отпуском, а война-то продолжается.
— Можно и жениться. Где бы на девиц поближе взглянуть? На гулянии или в гостях? Ассамблеи у вас еще не начали устраивать.
— Господи помилуй! Каких понятий ты набрался на чужой стороне! У нас, не как в деревнях, где все друг друга знают. Девицы содержатся в строгости, в церковь ходят только в сопровождении старших. В приличных домах у дворян и купцов даже за свадебным столом, перед тем как ехать венчаться, между новобрачными вешают красную тафту. Так что жених впервые видит лицо невесты только в церкви. О браке заранее сговариваются родные, засылают свах. У молодых-то кровь играет, могут такое начудить, что потом всю жизнь будут маяться.
— Я же не молодой. Сам решу, какая жена мне нужна. И за приданым не гонюсь.
— Не беспокойся, дорогой мой! Выберу тебе лебедь белую…
— Матушка, сейчас новые времена, — решительно заявил Иван. — Пока с невестой не переговорю, свадьбе не бывать!
78
Форшмейстер — чиновник, ведающий казенными корабельными лесами, заготовкой и хранением древесины