– Мара… пора вернуться к настоящему. Вы меня слышите, Мара?
Ее лицо снова затуманилось, а голос, когда она ему наконец ответила, был безжизненным и вялым:
– Я вас слышу… Кто вы? Я уже в загробном мире?
– Нет, вы живехонькая.
– Но я думала… мне казалось, что я утонула.
– Нет, это Мара Юинг погибла на борту «Титаника». Или, если вы предпочитаете называть ее так, Мара Юинг Тэйт.
Она нахмурилась:
– А кто же я? Я Мара, Мара Роджерс?
– Да, но не Мара Вторая. Вы – Мара Третья… А теперь делайте, что я вам скажу. Вы отправитесь вперед от 1912 к 1930 году, затем к 1940-му… 1950-му. Считайте вместе со мной – 1951, 1952, 1953…
Она подчинилась его команде —1958, 1959, 1960…
– На этом остановитесь. Вы лежите на койке в моей смотровой в 1960 году. Вы знаете, кто я, Мара?
Ее веки затрепетали.
– Думаю, знаю. Вы, вы… да… Макс. Макс Фидлер!
Она отвечала как довольный собой ребенок, правильно написавший трудное слово на контрольной по орфографии и получивший поощрение.
– Правильно, Мара. А скоро вы проснетесь и почувствуете себя обновленной и свежей, полной оптимизма и предчувствия Рождества, несущего радость, как и полагается этому празднику. Сегодня двадцать первое декабря 1960 года. Теперь я буду считать от одного до пяти, и, когда произнесу цифру «пять», вы откроете глаза и проснетесь. Итак, поехали! Один… два… три… четыре… пять!
Она открыла глаза, улыбнулась и протянула ему руку:
– Макс, милый Макс! Почему я чувствую себя хорошо, если мне приснился такой ужасный сон? Я не должна была чувствовать себя хорошо.
– Конечно, должны! Знаете, сны, даже кошмарные сны, служат некой благой цели, жизненно важной цели – катарсису. Они, как бы это понятнее выразиться, они как бы выкачивают из вас всю желчь, всю горечь, так сказать, морскую воду с самого дна.
Она содрогнулась.
– Морскую воду? Это как раз и было в моем сне. Вода поднималась в корпусе корабля слишком быстро, и насосы не успевали ее откачивать.
– Да, но ведь это был только сон, а теперь вы проснулись, вы в безопасности и чувствуете себя очень хорошо. Вы чувствуете себя здоровой и беззаботной.
Ей потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что он сказал. Потом очень медленно она покачала головой:
– Нет, Макс, это было больше чем сон – это случилось на самом деле.
– Но не с вами, Мара, это случилось с вашей бабушкой, Марой Первой. Это она погибла во время крушения «Титаника».
– В таком случае как же может быть, что я знаю каждую деталь и такие интимные вещи, которые должны были умереть с ней?
– Но разве они умерли? Многие женщины, пережившие это несчастье, были подругами вашей бабушки, включая миссис Джон Джекоб Астор. В вашей фамильной библиотеке есть книга, а в ней десятки отчетов о том, что происходило в последние часы и минуты до того, как «Титаник» пошел ко дну. Там есть мемуары, с дотошностью, напоминающей одержимость, описывающие детали, запомнившиеся выжившим, то, что они видели, чувствовали и думали. Для них это как лекарство от стресса. Что же касается того, что произошло, когда последняя шлюпка была спущена на воду, тут иное. Ваша тонкая и чувствительная натура, ваша фантазия, при глубокой личной привязанности к бабушке и дедушке, естественно, могли спроецироваться на ваше воображение и дали картину того, что, вероятно, происходило в те трагические минуты.
Фидлер понимал, что в ней бушуют противоречивые чувства. Ей отчаянно хотелось принять его рациональные логические доводы, но в то же время другое ее «я», глубоко запрятанное и потайное, страстно желало верить в то, что она была перевоплощением любимой бабушки, ее предшественницы в этой жизни.
Она смотрела на него так пронзительно, что ему стало не по себе. Он рассмеялся каким-то чужим сухим смехом и принялся теребить узел на галстуке.
– В чем дело? Я что, пролил кетчуп на галстук или, может, забыл застегнуть ширинку?
– Макс, идите сюда и сядьте рядом со мной. – Она похлопала рукой по кожаной подушке.
– С большим удовольствием.
Он сел и взял ее руку в свои ладони.
– Давайте-ка оставим пока все эти разговоры и пойдем покупать рождественские подарки. Сегодня двадцать первое, а я не купил еще ни единого подарка.
– Вы с Рут празднуете Рождество?
– Изволите шутить? Мой старшенький поет в рождественском хоре каждый год.
Ее глаза притягивали его взгляд как магнит. Он сидел неподвижно, почти не дыша, а она естественным движением положила руки ему на плечи, а затем они медленно обвились вокруг его шеи.
– Макс, мой дорогой Макс, что бы я делала без вас? Вы стали просто необходимы мне.
– Да, на время лечения. Так всегда случается, если лечение проходит успешно. Подумайте только, я вам в отцы гожусь, во всяком случае, внешне. – Он нарочито похлопал себя по брюшку. – Видите, у меня приятная полнота, седые виски, правда, все говорят, что лицо доброе. Это уже положительный момент.
– И вовсе я не вижу в вас отца. Вы очень привлекательный мужчина… Да, Макс, дорогой, скажу даже, что меня тянет к вам, как тянет женщину к мужчине… к желанному мужчине.
«Боже милосердный! Иисус сладчайший! Сестра, умоляю вас, приходите и выручите меня!»
Мара села на своей койке. Ее лицо, так близко оказавшееся от него, он видел теперь как неясное, расплывчатое пятно. И на нем играла дразнящая, игривая улыбка. Глаза же слились в один глаз циклопа.
– А знаете, что еще я видела во сне, Макс?
Он с трудом сглотнул слюну.
– Нет.
– Я видела, что вы поцеловали меня.
Его физические и умственные способности будто парализовало это заявление. Язык его прилип к гортани.
– Это было как в сказке, Макс. Я была спящей красавицей, обреченной злой волшебницей проспать целую вечность, если однажды принц, единственный на свете принц, которому суждено стать моей настоящей любовью, не появится и не поцелует меня в губы.
Она склонила голову так, чтобы их носы не столкнулись, и поцеловала его – сначала целомудренно, потом с нарастающим жаром. Ее руки крепко обвились вокруг него, притягивая к себе.
Фидлер мучительно и остро чувствовал ее груди, упругие и крепкие, упиравшиеся в его грудную клетку, но он оставался неподвижным и не отвечал на ее ласки, собрав в кулак всю свою волю. Но она его не выпускала, затягивая поцелуй до бесконечности, и его кровь и плоть преодолели сопротивление рассудка и совести.
«Черт возьми! Я чувствую, что она меня заводит. Я возбуждаюсь».
На мгновение она прервала поцелуй и отодвинулась от него.
– Я хочу, чтобы вы прикасались ко мне, Макс. Здесь, вот так.
Она взяла его руку и положила ее себе на колено. Он посмотрел вниз и увидел, что ее юбка поднята до бедер. К его удивлению, оказалось, что она носит чулки и пояс.
Глупое замечание сорвалось с его уст, не подумав, он ляпнул:
– А я считал, что теперь все женщины рождаются в колготках.
– Я презираю колготки, – возразила она. – В них женщина выглядит как тряпичная кукла, набитая ватой… Я старомодна и женственна. Люблю шелковые чулки, не ношу никаких нейлоновых, зато у меня красивые пояса и трусики с оборочками.
– Аминь! – сказал он, чувствуя, что восторг его приближается к эйфории. – Вы женщина моей мечты.
– Это как раз то, что я пытаюсь втолковать вам.
Она провела его рукой по своему бедру. Он почувствовал теплую обнаженную плоть над чулком, и у него возникло пьянящее ощущение, что сейчас он растает и от него останется только лужица расплавленного масла, как это было с тигром в детской сказке про Сэмбо.
– Какое приятное ощущение, Макс! Какая у вас нежная рука! В вашем прикосновении нет грубой требовательности.
Она заставила его руку подняться выше.
Фидлер вздрогнул и издал приглушенный звук, вероятно, означавший протест, когда его пальцы прикоснулись к обтянутой шелком развилке, к теплому, нежному, идиллическому гнездышку ее женственности.
– Иисус, Иосиф и Мария! Этому надо положить конец!
– И кто это говорит? Мы оба достигли брачного возраста. Мы взрослые люди.