Когда мы, наконец, переоделись и стояли друг против друга, поправляя такие мелочи, как неправильно застегнутая пуговица на платье или слишком туго завязанная тесемка на «боксерах», удержаться от смеха не сумели. Сначала просто фыркали, потом разошлись так, что повалились на кровать.
Закончилось наше валяние дурака тем, что Конд меня поцеловал.
Я от неожиданности застыла. Он, осмелев, поцеловал еще раз, уже глубже.
– Ты чего? – прошептала я, когда ощутила его ладонь на своей груди.
– Я три года был заперт в монастыре.
– И что? – я боялась дышать: начну вырываться и разбужу охотничий инстинкт, тогда мне девочкой отсюда не уйти.
– Хочу тебя, – его рука поползла вниз и, добравшись до зада, крепче притиснула меня к жесткому мужскому телу.
– Ты забыл? У меня все никакое. И грудь, и попа, – не удержалась напомнить я. – Или тебе все равно с кем?
– Не все равно. Иначе давно сорвался бы. Знаешь ли, здесь и монаха совратят. Армия. Тебе будет проще отбиться.
– От кого? – помня свою принадлежность к слабому полу, брякнула единственное верное: – От рыцарей?
– От распутниц. За армией всегда тянется обоз с доступными женщинами. Кстати, они поспорили, кто быстрее совратит монаха.
– Спасибо, что предупредил, брат.
– Пожалуйста… – прошептал он в мои губы. Шепот, близость мужского тела, поглаживание ягодиц рукой будили во мне ответное желание. Я тоже провела три года в монастыре и из пятнадцатилетнего подростка превратилась в девушку, которой не чуждо познание неизведанного. Конд красивый парень, и получить первый опыт с ним было бы приятно. На сохранении девственности для неизвестно кого я не заморачивалась.
– У тебя уже был кто–то? – «брат» подмял меня под себя и выцеловывал дорожку на шее.
– Нет. Когда? – я, млея, закрыла глаза. Кто знает, как сложится жизнь? Смерть подкарауливает нас на каждом шагу. Я не фаталист, но обидно было бы погибнуть, не изведав любви, пусть и такой скоропалительной. – А у тебя?
Он, хмыкнув, приподнялся на локтях, чтобы заглянуть в глаза.
– С четырнадцати лет. Регулярно. Можешь представить, как трудно было отказаться от женщин на три года. Мне специально подкладывали любовниц. Я второй после отца претендент на престол. Хотели заранее подсуетиться. Бастард тоже приносит деньги.
– Какой бастард?
– Мой. Если родится.
И тут меня словно кипятком облили. Что я творю? А если на самом деле бастард случится?
– Ты чего напряглась? Я же говорю, я опытный. Успею…
Я только открыла рот, чтобы заставить Конда слезть с меня, как в дверь постучали. Грозно, кулаком. Мой любовник сам скатился с кровати и принялся суетливо одергивать платье. Сделал страшные глаза, чтобы я не лежала, а тоже поднялась и оправила монашескую рясу, которая оказалась задрана чуть ли не до пупа.
– Капюшон, капюшон надвинь на лицо, – прошипел Конд, накидывая на себя мой палантин.
– Да? – просипел, подходя к двери. Вот как у него получается? Только что говорил нормальным голосом. А я и не заметила, когда он перестал хрипеть. – Кто–то хочет беседовать о боге?
Я напрягла горло, пытаясь выдавить из себя такой же скрипучий звук. Потренироваться, прежде чем откроется дверь, не помешало бы.
– Выходи, Дон! – грохнули кулаком еще раз. – Герцог к себе зовет.
– Дон? – шепотом переспросила я.
– Ну не Конд же, – отмахнулся от меня брат и приник к двери. – Дайте только одеться! Кары на вас нет. Ночь–полночь… больного человека…
Но за дверью уже не слушали – тяжелые шаги стихли за поворотом.
– Все, пора прощаться! – Конд притянул меня к себе. – Жаль, что нет времени. Пора и мне, и тебе.
Глава 7
Я вырвалась из объятий и метнулась к столу. Схватила краску, оставленную для черно–белой маски, но бросила ее – как, не видя себя, накраситься ровно? Кинулась к своему узелку, куда сунула зеркальце, но вспомнив, что брат может заметить панталоны, бросила. Застонала, не понимая, что творю и за что браться. Конд остановил меня.
– Ну чего ты?
– Я еще не готова прощаться! Лицо краской не намазано! Да и что говорить герцогу? А главное, как? Он сразу догадается, что я не мужчина. Я не смогу сипеть как ты!
– Успокойся, я все продумал, – Конд взял с подоконника фигурку Святой девы и перевернул ее. В основании оказалось отверстие, заткнутое пробкой. Вытянув ее, брат приказал: – Вдыхай!
Я вдохнула. Горло обожгло горечью.
– Что это? – спросила я тем–самым хриплым голосом.
– Носи с собой. На первое время хватит. В крайнем случае примешь обет молчания. В обители это поощряется. Как наказание за чужие грехи.