– Адель, си гурто Джовиро Корви–Дуг, – строго произнесла настоятельница.
Мое сердце оборвалось и сползло куда–то вниз. Колени подогнулись, и я рухнула на ловко подставленный сестрой стул.
«В монастырь пришел кто–то из родственников Корви! – я запаниковала. – Сейчас меня выведут на чистую воду! Боже, знать бы еще, чем грозит присваивание чужого имени! А вдруг срок? Здесь же явное средневековье, где судят абы как. Еще ненароком сожгут за вранье».
– Адель вер туче! – мужчина, чье разбухшее тело никак не гармонировало с тонкими конечностями, мягко подошел ко мне и все–таки схватил за запястье. Ласково погладил тыльную сторону ладони большим пальцем – этот жест мне показался неуместным, каким–то чересчур интимным, поэтому я, зашипев, выдернула руку. Кровь прилила к моему лицу, что незнакомца несказанно развеселило. Он расхохотался, запрокинув голову. – Ту биче неррасте вохе!
«Ту биче неррасте вохе, неррасте вохе», – я мысленно пыталась заучить фразу, чтобы когда–нибудь потом понять, что сказала жаба перед тем, как потрепать меня по пылающей щеке.
На этом моя пытка закончилась. Очередная команда «зиго хест!», и я, забыв про упавшее сердце и подгибающиеся колени, словно лань, уходящая от выстрела, понеслась прочь, едва не сбив с ног стоящую на пороге сестру.
Сейчас, год спустя, я уже точно знала, что произнес Джовиро Корви. Все сводилось по смыслу к фразе: «Да она просто красавица!»
Выходило, он никогда не видел настоящую Адель? Или знавал ее лишь в нежном возрасте? Скорее всего так, иначе я не жила бы спокойно все остальное время. Конд сто раз был прав, когда предупреждал, что все мы с годами меняемся, и не стоит бояться тех, кто нас не узнал.
Пусть я писала с ошибками, и почерк был далек до каллиграфического, но я села за ответное письмо, где осторожно описала давний визит Джовиро Корви. Пусть и здесь брат поможет «вспомнить» очередного родственника.
Ответное письмо я получила лишь через месяц и не самым обычным способом. Его вручили тайно. Сунули в руку, когда я с отрядом сестер отправилась на ярмарку в соседнюю деревню. Монастырь жил не только подношениями, но и собственным трудом. Отличная сыроварня, скотный двор, художественная мастерская, где не только рисовали на полотнах лики святых, но и обжигали статуэтки из глины, небольшой ткацкий цех, в котором производилась удивительная ткань, называемая «стадори», что переводилось как «жизненная сила». Пусть ткань выглядела грубой, стоила она неимоверно дорого – за метр неширокого полотна отдавали три овцы. Ткань охотно покупали старики и молодые, беременные и болезные люди, уезжающие в дальние странствия или желающие защититься от лиха, и все потому, что в нити стадори вплеталась оберегающая магия.
Я лишь раз видела и то с трудом упросила, чтобы мне показали, как одна из старейших монахинь – полуслепая, с болезненно распухшими суставами, творила волшебство, одобренное святой парой. Да, в этом мире магия делилась на светлую и темную. Одна считалась благодатью, другая злом, несущим страдания.
– В монастыре есть еще монахини, способные на такое чудо? – прошептала я, боясь нарушить чары. Поперечные нити в момент поглощения защитной магии светились, но вскоре гасли, становясь частью обычной на вид небеленой ткани. Я бы назвала ее гобеленной, если бы на ней выткали хоть какой–то цветной узор, слишком уж она была толстой и грубой на вид.
– Нет, сестра Хосита последняя, – моя провожатая с болью и нежностью взглянула на старушку. – Жаль, ведь стадори не брезгует носить даже короли.
В общем все, что производилось в монастыре Святой девы пользовалось немалым спросом. Монахини не без гордости рассказывали, что, благодаря им, деревня очень скоро разрастется до города. На ярмарку с недавних пор начали съезжаться не только подданные Рогуверда, но и жители других королевств.
И вот именно на ярмарке, когда я принимала деньги за статуэтку Святой девы (сегодня была моя очередь стоять за прилавком монастырских художеств), мне и сунули в руку плотно свернутый квадратик бумаги. Подняв глаза, я узнала кучера, который вывез нас с Кондом из замка. Мужчина весело подмигнул, подхватил завернутую в мешковину статуэтку и скрылся в людском водовороте.
Я не удержалась и, как только уселась в телегу с нераспроданным товаром, тут же развернула письмо. Надвигающийся сумрак поторапливал и заставлял пренебречь опасениями, что кто–то из монахинь поинтересуется содержанием записки. Я воровато оглянулась и, убедившись, что соседки клюют носом, начала чтение. Повозка тряслась, слова плясали перед глазами, но я не могла не удовлетворить свое любопытство.