Кроме того, по различным причинам внимание мое привлекли две женщины: Роза Зубатова, поскольку она представляла собой типичный образец русской из движения «Новая женщина»[45], о котором мне доводилось кое-что читать. Как и большинство других членов этой организации, она коротко стриглась и вела себя несколько развязно. В частности, курила крепкие русские папиросы и отказывалась помогать в работе по дому на том основании, что считала это эксплуатацией женского труда в домашнем хозяйстве.
Дмитрий неодобрительно относился к ее присутствию в доме. Он был уверен в том, что Роза принадлежала к нигилистам, и подозревал ее в совершении покушения на шефа одесской полиции. Тем не менее, по документам, она была студенткой из Санкт-Петербурга, не совершавшей никаких подрывных действий, кроме распространения запрещенной либеральной газеты.
Ее короткие светлые вьющиеся волосы и молочно-белая кожа делали Розу весьма привлекательной девушкой, поэтому не было ничего удивительного в том, что на нее обратил внимание Владимир Васильченко. Однако Роза, как верная последовательница идеалов «Новой женщины», с презрением отвергала любые попытки амурного сближения, и ему не удалось продвинуться дальше ведущихся за полночь у кухонной печи длинных дискуссий, которые, судя по серьезному выражению неулыбчивых физиономий, носили исключительно политический характер. Ничто, Ватсон, так не выхолащивает из беседы юмор, как политика.
Другой обитательницей дома, которая меня заинтересовала, точнее говоря, сама стала навязывать мне свое внимание, была Ольга Лескова — полная, веселая женщина. После убийства Анны Полтавы она под руководством Дмитрия стала следить за порядком на кухне. Если остальные жильцы относились ко мне с разной степенью терпимости, то Ольга сразу же взяла меня под свое крылышко. Она, по всей видимости, считала, что я слишком худой, и принялась меня откармливать, как гуся на Рождество. Ольга постоянно мне подсовывала тарелки с борщом и подкладывала булочки на сметане, похлопывая меня при этом по плечу и причмокивая губами. Кроме того, у нее была отвратительная привычка кричать на меня по-русски во весь голос, как будто своими воплями она надеялась пробиться через мою предполагаемую глухоту. Из-за ее истошных воплей я и впрямь чуть было не лишился слуха. Под ее натиском мне с огромным трудом удавалось хранить на лице бестолковую улыбку, которую я избрал для себя в качестве характерной черты моей роли Миши.
Вообще, Ватсон, что касается этой роли, должен вам, между прочим, заметить, что она оказалась не самым сложным из всех моих перевоплощений, однако чрезвычайно трудно и утомительно постоянно, изо дня и день, хранить одно и то же выражение лица, с которым я очень боялся расстаться, находясь в чьей-то компании.
Вам никогда не доводилось, Ватсон, наблюдать за поведением совершенно глухого человека? Когда кто-нибудь подходит к нему, в его действиях ощущается какая-то незавершенность или неполноценность, он внимательно всматривается в лицо приблизившегося, пытаясь понять, что ему говорят. Более того, он никак не реагирует на неожиданно раздающиеся резкие звуки. Внезапный громкий стук в дверь, грохот бьющейся посуды, громкие, рассерженные крики — все это для него ровным счетом ничего не значит. Поэтому мне ежесекундно приходилось контролировать свою непроизвольную реакцию на любой внезапный шум.
Давайте, однако, вернемся к нашей истории. Помимо того что я должен был разыгрывать роль глухонемого перед жильцами дома, мне пришлось делать то же самое и при полицейских, которые в первые дни моей жизни на Стэнли-стрит нередко заходили туда, продолжая заниматься начатым расследованием. Погода тогда стояла ветреная и дождливая, и они время от времени искали пристанища от разбушевавшейся стихии у нас на кухне, где можно было спокойно посидеть в тепле и выкурить по трубочке крепкого табака.
Поскольку Дмитрий поставил их в известность о том, что я глухонемой, они даже не делали попыток понизить голос в моем присутствии, поэтому я был целиком и полностью в курсе того, о чем они беседовали.