лающую Поляну нездешних Сумерек (а такие — только на Украине бытия)
и вот мы, через блаженство Третьего, стали Одним.
Морок плоти разметало воздушно; золотые листья, попираемые стопами,
возгорелись (пламя Белое: каждая вещь очень контрастно видна и будто рас-
сыпали много мелкого битого стекла) — и раз — Пустыня.
А тот Один — Отшельник; одежда: черная.
Мир вобран.
Ржавая лампа потому и ржавая, что омыта кровью своею, коя била ключа-
ми вдохновения от позволения идти «туда, не знаю куда; искать то, не знаю
что».
Шаг ровный тогда — когда познана плавь поступи: две ноги предвосхи-
щают Десятое Колесо; циркуляция нижнего облака («Вороного Коня-Волка»)
не поднимается выше пупа.
А Восьмое Равновесие определяет возможность не сойти с едва заметной
тропинки...
Шумел камыш, отверзались Врата, демоны пробовали сбить с пути: все
таки венчалось.
«Небо и Земля не гуманны...» — что-то вроде этого начертано в «Дао
Дэ Цзине», а «Старец-Младенец» по-особому прохладно улыбается.
Он знает: большинство людей вынужденно добры от слабости своей; пото-
му так и меняются страшно, обретая деньги и власть.
Концептуальное сочувствие основано на страхе и перенесении; хотя быть
добрым совершенно естественно и просто...
Гуманизм — детище фиксации себя плотным телом: тогда, вроде как раз-
личим контур «что есть человек».
323
А ведь ранее: он таял, таял...
Собственные пальцы вдруг обнаруживались трепещущими листьями, те —
вдруг оборачивались перьями; ну а перья выпадали первым снегом (девствен-
ное сокрытие разнородной грязи в однородном белом шуме тишины).
Так терялась Любовь.
Так терялась Свобода.
Крышка Гроба: а гуманизм — венки.
Все веселее.
Ведь культура — в первую очередь для веселья, да с похмелья там, где
в горле ком.
Дурдом.
Здание Мэрии: это как библиотека, но наоборот.
А потом библиотеку сделали видеосалоном (позже: игральные автоматы);
потому — мы и раз: уже на Поляне.
Уже в Лесу.
И стопы опять попирают чистейший снег придорожной пыли...
Что может быть глубиннее и превратнее этого?!
Только белка вдалеке, только Роща в дневнике.
Самовоспоминание.
Без признания властям...
Тает, тает след...
МИСТЕРИЯ УЛИЦЫ...
Улица: даже не спорьте — её очень особое состояние, её метафизику, может
передать только ни на что не похожая четкость гравюры.
Опять же: Серебро и Чернь.
Можно бесконечно подвисать в этих настроениях, листать Эшера, дружить
с той, этой, теми... рисунками.
Во Львове есть одна особая улочка, точнее — её часть. Там рядом очень
душевный книжный магазин и храм.
Брусчатка...
324
Дождь шелестит за стеклами...
Город почти пуст: будний день.
Одинокий кот будто врос в камень мостовой, он укрыт подворотней, вода
не мочит тело между усами, лапами и хвостом.
Священною горою пребывает.
В той же сухой четкости.
В том же уникальном упражнении уличной гравюры.
Он не знал Эшера, но явственно: родственники.
Львов: город Храмов.
Да: есть и кофейни («кав’ярні» — подразумевает более сущностную пере-
дачу содержания данного вопроса).
Но: улицы.
Повороты улиц.
Улицы, уворованные духом львовского вечера...
Улицы: умиротворенные на ладонях светло пронизывающей Авроры.
Днем: улицы сего града закрыты. Они — в каком-то странном полусне —
выглядывают мордами покосившихся дверей в иномирье.
День оживляет либо очень пасмурная, хмурая погода, либо — всенепре-
менный дождь.
В любом случае, на выходные, в Граде Золотого Льва делать нечего.
Улица. Гравюра. Четкость.
Триада смысла, оную распознаешь разглядывая дворы, тропы и замки, хо-
рошо сработанного, готического доспеха.
Конечно же: ноябрь.
Месяц Чистень.
Листья почти ампутированы голубоватым ножом серого ветра.
Важны углы.
Слизанные углы торцевых домов: корабль умного внимания не рискует
разбиться о скалы кубической банальности.
Он, приливною волною (вода её пришла из зоревых стран в алтари церк-
вей и храмов) подхвачен.
Подхвачен элегантностью метательного ножа, за мгновение до особого
звона, знаменующего обретенный дом в плоти древесины.
Четкость...
Понимаешь: её утратили.
Утратили как особый навык алхимии форм, слов и дел.
И только алтари поворотов намекают о середине немых игл нетривиаль-
ных вопросов.
325
Лезвие улицы очень похоже на клинок ножа: острота дней и ночей срезает