Когда я сдался, я делал, по существу, то, в чем так настойчиво убеждал меня Е. «Дай им что-то. Но и возьми с них. Они выпустят тебя на волю». Я дал им не «что-то». Я отдал им свою совесть и честь. Они выпустили меня на волю. Е. тоже выпустили на волю после окончания нашего дела. Я случайно встретил его в метро. Он бросился обнимать меня. «Видишь, я был прав. Ты вышел на волю…»
Очная ставка с Юрием Мальцевым была посвящена передаче документов на запад.
– Ты признал, что просил Мальцева передавать.западным корреспондентам материалы правозащитного движения?
– Да, признал.
– А Мальцев?
– Он все отрицал.
– На кого еще ты дал показания в связи с передачей документов на Запад?
– На Амальрика. Его допрашивали по моим показаниям в Магадане.
– Он тоже отрицал твой показания?
– Да…
– С кем еще у тебя были очные ставки?
– Была очная ставка с Ирой Якир…
На этой очной ставке – для этого Александровский и устроил ее – я передал Ире мое письмо на волю, в котором, используя всевозможные демагогические доводы, я доказывал, что конец правозащитного движения неизбежен, и, стало быть, надо капитулировать с меньшими жертвами. Мне рассказывали потом, какое возмущение вызвало чтение этого письма…
А теперь я расскажу эпизод с деньгами от НТС.
В конце следствия, когда объем показаний мне был хорошо известен, я обнаружил, что о получении четырех тысяч рублей от НТС они не знают… Петр, по-видимому, не рассказывал об этом эпизоде, потому что он боялся: если они заходят все-таки переквалифицировать дело на 64-ю статью, то этот эпизод будет для них просто находкой.
– Почему же ты решил о нем рассказать?
– Потому что если бы этот эпизод стал известен, особенно после закрытия дела, то последствия могли бы быть самые нежелательные… Дело могли вернуть на доследование: а вдруг еще что-нибудь очень важное не раскрыто. Чтобы не произошло никаких непредвиденностей, я и решил этот эпизод рассказать… Как мы встретились с французами – представителями комитета Божара, и я просил их привозить не только литературу, но и деньги. Как через несколько месяцев приехал представитель итальянской группы Европа Чивильта и привез 4000 рублей.
И вот наступил день суда. Он начался 27 августа 1973 года.
Из-за стола встал высокий грузный человек в очках и пошел навстречу мне.
«Я – председатель КГБ Андропов», – сказал он, протягивая мне руку. Я пожал его руку. «Узнаю вас по портретам», – ответил я. Он предложил сесть. Разговор начался.
«Мне доложили,что у вас назрел кризис доверия к КГБ». «Неудивительно, – сказал я. – Вы сдержали свое слово, а нам дали по шесть лет». «Ну, на это не обращайте внимания. Подайте заявление на кассацию, вам снизят до отсиженного и пока оставят ссылку. Далеко мы вас отправлять не собираемся. Можете сами выбирать город поближе к Москве. А там пройдет месяцев восемь, подадите на помилование и вернетесь в Москву. Нельзя же было вас выпустить из зала суда. Согласитесь, вы с Якиром наломали изрядно дров. Кроме того, ваш процесс мы широко освещали в печати. А приговор по кассации публиковать не будем»…
Потом он сказал: «Вот вы пишете в своих документах, что в СССР происходит возрождение сталинизма. Вы действительно так думаете?» Я сказал, что имеется много фактов, свидетельствующих об этом. «Это чепуха, – сказал Андропов. – Возрождения сталинизма никто не допустит. Все хорошо помнят, что было при Сталине. В руководстве на этот счет имеется твердде мнение. Я знаю, что Якир и вы незаслужено пострадали в сталинские годы. Знаю, что погибли ваши отцы. Все это. не прошло бесследно для вас. Между прочим, после войны я тоже ждал со дня на день. Я был тогда вторым секратарем Карело-Финской республики. Арестовали первого секратря. Я ждал, что арестуют и меня, но пронесло».
Лирическая часть окончилась. Андропов приступил в делу. «А как вы смотрите на то, чтобы выступить на пресс-конференции перед иностранными журналистами? Они столько лжи пишут о вашем деле. Нужно прочистить им мозги. Чтобы на Западе, знали, что вы говорили на суде не под давлением, а по доброй воле. Только не думайте, что я вас покупаю. Если вы не хотите, то не надо. Все то, о чем я говорил, будет и без этого»
Нужно было отвечать. Времени на обдумывание было несколько секунд. Я мог отказаться. Я ответил: «Я уже говорил о своей вине на суде. Могу повторить это и на пресс-конференции. Какая разница?» «Ну, вот и хорошо, – сказал Андропов. – Это правильное решение. А то подняли целую бучу вокруг вашего процесса. Кто вы по специальности?» – спросил он. – «Экономист». – «Когда вы освободитесь, мы возьмем вас в наш научно –исследователький институт», Я промолчал. «Есть ли у вас какие-нибудь вопросы или просьбы ко мне?» – спросил он. «Да, – ответил я. – Я хотел бы поговорить с вами на тему, которая представляется мне очень важной…
Между органами власти, КГБ в частности, и советской интеллигенцией сложились очень напряженные отношения. В этой ситуации КГБ действует только репрессиями. Если вы заинтересованы в том, чтобы как-то умиротворить эту ситуацию, надо показать, что КГБ умеет не только карать, но и миловать. Например, освободить кого-либо из тех, кто давно сидит и к чьей судьбе особенно сильно привлечено внимание общественности».
Он слушал меня с видимым вниманием. «Кого вы имеете в виду?» – спросил он. Я назвал одну фамилию. «Но он ведь больной человек», – возразил Андропов. «Я не врач, – сказал я, – но из общения с ним, а я близко его знал, у меня сложилось твердое убеждение, что он вполне здоровый человек. Но дело даже не в мрем мнении. Я знаю, что недавно врачи рекомендовали его на выписку из психиатрической больницы, а прокуратура отменила это решение».
«Я этого не знал, – сказал Андропов. – Если, это так, то я посмотрю, что можно сделать. Вы напишите заявление о своих предложениях…»
Пресс-конференции предшествовала интенсивная подготовка. Каждый день меня приводили в кабинет Александровского и мы отрабатывали вопросы и ответы. Я категорически отказался говорить о психушках. «Ну, тогда эту тему придется отдать Петру Ионовичу», – сказал Александровский. Так я свалил самую подлую часть предстоящего позорища на Петра. «Главное – не волнуйтесь. Чувствуйте себе уверенно. Вы ведь будете говорить то, что думаете», – говорил Александровский, глядя на меня с издевательской улыбкой…
На пресс-конференцию нас везли не в «воронке», а на «Волгах»…
Мы вошли в зал. Сели каждый за свой стол. Зал был уже набит до отказа. Прожектора, звукозаписывающие установки. Появился прокурор Маляров, заместитель Руденко. Он произнес вступительное слово.
Затем выступил представитель МИДа. Он сказал корреспондентам, что они могут задавать любые вопросы, но только в письменном виде…
Корреспонденты начали подавать записки с вопросами. Представитель МИДа проглядывал их, часть откладывал в сторону, а те, на которые мы должны были отвечать, он оглашал вслух… Вопросы были нам хорошо знакомы: все они были уже отработаны в лефортовских кабинетах… Пресс-конференция продолжалась с час. Потом представитель МИДа, заявил, что мы устали, что вопросы можно задавать до бесконечности и что пресс-конференция окончена…
Я был уверен, что разговор с Андроповым о «милосердии» никаких последствий иметь не будет. Они получили то, что им надо, можно и не давать сдачи. Но я ошибся.
Как-то вечером меня привели в следственный кабинет. Там был Кислых. Александровский уехал отдыхать. Заслуженный отдых после года напряженной работы, окончившейся таким успехом. «У вас готово письмо, которое вы обещали председателю?» – «Нет, – растерянно сказал я. – Набросаны вчерне кое-какие мысли, но готового текста нет». «Надо его сделать сегодня. Я сейчас приглашу машинистку, а вас тем временем отведут в камеру, возьмите свои черновики и будете прямо с них диктовать». «Что за спешка?» – спросил я. Он улыбнулся своей чекистской, ничего не говорящей улыбкой и сказал: «Начальство требует».