Из уважения к нему я бреюсь перед самой встречей. Неважно, что мне выделен лишь час в неделю. Все остальные, в другое время — не в счет.
Как приятно натыкаться ладонью на тяжелые плоды могучего Древа, чьи корни прячутся в нем, а крона — во мне! Эти плоды висят у нас по бокам, и уже непонятно, чьи они — его или мои, как неизвестно и то, за что сильнее держится любое дерево — за Землю, где оно укоренено, или за Небо, в котором распускается.
Больше всего я наслаждаюсь той минутой, когда его искаженное лицо бледнеет, а свирепая жестокость сменяется в нем сладостной истомой.
Он всегда уходит незаметно: так растворяются призраки. Он был таким реальным — и вот его больше нет. Когда же он успел выйти? Я ищу его глазами, но его форма остается во мне, а влажный голос еще долго говорит мне на ушко, хоть его и нет рядом.
Если я говорю, что его форма — во мне, это не метафора. Словно почва, недавно вспаханная лемехом, плоть моя еще долго трепещет, сжимаясь после заковки. Это беспокойство не сравнится ни с чем. Оно возвращает мне свежесть первых эмоций. Выражение моего лица уже не такое, как прежде.
Я всегда буду помнить свое бледное тело. Вчера, подняв ноги, как на «Снятии с креста» Рубенса, оно скользило вдоль его тела, более темного: мое такое щуплое и стройное, а его — покрупнее, коренастее. Вскоре его голова расцветала между моими ступнями, а на другом конце кровати он сжимал мне виски́ лодыжками, мы опрокидывались в пустоту — я снизу, а он сверху, долго раскачиваясь с восхитительными гримасами, которые вмиг расправляются, когда он вскрикивает, и в ответ я рыдаю от счастья.
Просыпаясь ночью, я боюсь собственного тела. Я еще не привык к тому, что с ним происходит. Сначала возникает удивление, которое затем сменяется каким-то восхищенным оцепенением или страхом. Тиресий! Тиресий! Как обратиться вспять, как предотвратить последствия этой церемониальной магии? Тридцать лет спустя я превратился в женщину, хотя всю жизнь отвергал это и даже представить себе не мог! Я смеюсь при мысли о том, что мои бедра служили для телодвижений, которые сейчас больше не доставляют мне таких же чувств, как еще пару недель назад. Я, конечно, мужчина, но в то же время женщина. При виде меня мужчины невольно чувствуют беспокойство, которое передается и мне.
Мне хочется останавливать прохожих и простодушно рассказывать им о своем приключении:
— Ах, если б вы знали, что со мной творится!
Мои члены пахнут новым потом, с которым
я пока не свыкся: он не такой кислый. Мой костный мозг и кровь изменились. Я не знаю, какой амброй благоухаю, и погружаюсь в сон.
Что бы я ни делал, чем бы ни занимался, я все время галопирую под ним, и память о его шпоре в моей плоти напоминает некую печать. Надо слышать, как я задыхаюсь от мучений. Порой мой бред всплывает в самом серьезном или банальном разговоре. Та-ра-рам! Гоп-гоп! Я слышу его хлесткий голос, и мой собеседник спрашивает, что случилось.
— О, пустяки. На меня напал Ришар.
— Ришар? Кто это?
— Мой демон.
Блаженная юность! Ей нечего скрывать, и обнажиться для нее — естественная гордость. Как только мы остаемся одни, Ришар разбрасывает вокруг себя одежду, словно змея кожу. Едва оставшись наедине со мной, он перестает быть самим собой и становится божеством. Начинается экстаз. Он погружает, ввергает меня туда. Формы у него такие же округлые, а кожа — шероховатая, как у молодой лани. И вот я уже, разодранный, стою перед ним на коленях.
Сегодня вечером он излил свою сперму: ему захотелось увидеть себя во мне, зрительно измерить наше сочленение, его силу и протяженность, а также мою глубину. Потом, когда он отодвинулся и склонился над моим крестцом, я заметил, обернувшись в профиль, его львиную грудь, тяжелые сосцы, разбухшие от близящегося оргазма, в котором они тоже участвовали, и из соска брызнула капля молока. Посреди путаницы наших форм ничто не могло меня так взволновать, как эти единовременные эрозии, представление о коих способны дать лишь катаклизмы, изменяющие течение жидкостей в природе. Это назревает втайне, и вот вы уже потрясены до основания — вы трансмутировали! Разумеется, тут нельзя жульничать и к наслаждению следует относиться не легкомысленно, а словно к постоянному и постоянно возобновляемому посвящению в святейшие таинства.
Мы лишили Естество естественности, желая упразднить множественность под тем предлогом, что мир един и подчиняется некому единому руководству. Древние греки всегда считали, что Божественные силы, которым они поклонялись, подчинены Необходимости, и победивший монотеизм не виноват в том, что эти грозные и восхитительные Силы перестали обитать на Земле, в Воздухе и Волнах, присутствуя также в нашей крови, которая их выкачивает. Да здравствует Бог, и да здравствуют божества! Их переход можно понять лишь на примере тайфунов, сейсмических толчков, вулканических извержений и гейзеров, имеющих свои подобия в наших членах и страстях: мифологические легенды об этих частных метаморфозах — лишь своеобразное возвышенное предвосхищение.