— Странно, что он не в какой-нибудь частной клинике.
Тони открыл пакет с мармеладом и поворошил содержимое, пока не отыскал свой любимый сорт.
— В Брэдфилде нет частных клиник, которые имели бы отделения, где работают с опасными респираторными заболеваниями, если верить словам твоей дружелюбной старшей медсестры. Другие здешние больницы вполне годятся для того, чтобы заменить бедренную кость или удалить миндалины, но, если ты серьезно болен, тебе лучше направиться в «Брэдфилд кросс».
— А то я не знаю, — саркастически заметил Тони.
— Ты не болен, — тут же уточнила Кэрол. — Ты просто получил травму. Ну, скажем так, довольно серьезную.
Тони выдавил полуулыбку:
— Неважно. Все равно готов побиться об заклад, что Робби Бишоп выйдет отсюда раньше меня.
Вторник
Иногда подтверждение твоей правоты совершенно не радует, думала Элинор, глядя на лабораторные данные. Сейчас, несомненно, так оно и было. Результаты анализа неопровержимо показывали: в организме Робби Бишопа содержится достаточное количество рицина, чтобы убить его несколько раз.
Элинор послала сообщение Денби, прося его встретиться с ней в отделении интенсивной терапии. Пока она шла по крытой галерее, соединявшей лабораторный корпус с основной частью больницы, то невольно наблюдала за фанатами Робби, чья терпеливая вахта теперь лишалась всякого смысла из-за листка бумаги, который она держала в руке. По словам одной из сотрудниц администрации, сегодня утром разглагольствовавшей в столовой для персонала, больницу просто завалили предложениями сдать кровь, почку и тому подобное — все, что можно пожертвовать для Робби. Но сейчас ему уже никто не мог дать ничего такого, что изменило бы его печальную судьбу.
Приближаясь к отделению интенсивной терапии, она сложила заключение пополам и сунула его в карман. Она не хотела, чтобы охранники случайно заглянули в него, проверяя ее удостоверение, прежде чем пропустить внутрь. Желтая пресса все наводнила своими шпионами, и Элинор считала, что должна постараться хотя бы сделать так, чтобы последние часы Робби прошли как можно спокойнее. Она миновала охрану, пересекла приемную, заметив Мартина Фланагана, тяжело привалившегося к боковине дивана. Увидев врача, он вскочил; решимость и тревога ненадолго вытеснили с его лица усталость.
— Есть новости? — спросил он. Его ольстерский акцент придавал этому простому вопросу какую-то непреднамеренную агрессивность. — Мистер Денби только что прошел туда. Он посылал за вами?
— Извините, мистер Фланаган, — автоматически ответила Элинор. — Пока я ничего не могу вам сказать.
Лицо у него снова обмякло: казалось, ее слова лишили менеджера надежды. Запустив пальцы в седоватые волосы, он обратил к ней молящий взгляд.
— Знаете, они не разрешают мне сидеть с ним. Его мать и отец здесь, им удалось к нему пробраться. Но не мне. Он там, а мне к нему нельзя. Знаете, я ведь взял Робби, когда ему было всего четырнадцать. Я его воспитал. Он лучший игрок, с каким я когда-нибудь работал. У него доброе сердце. — Он покачал головой. — Просто не верится, знаете. Он для меня как сын.
Фланаган отвернулся от нее.
— Мы делаем все возможное, — проговорила Элинор. Он кивнул и мешком рухнул на диван. Она знала: нельзя поддаваться эмоциям. Но страдания Фланагана трудно было созерцать безучастно.
Палата интенсивной терапии — великая уравнительница, подумала она, проходя в сумрачное пространство, все закоулки которого были забиты медицинским оборудованием. Здесь неважно, кто ты — местная знаменитость или самый обычный человек. В любом случае ты получаешь то же максимальное внимание персонала, тот же доступ ко всем методам и средствам, которые нужны для того, чтобы поддерживать в тебе жизнь. И те же ограничения посещений. Допускаются лишь ближайшие родственники, и даже их бесцеремонно отпихивают в сторону, если требуется. Главное — больной, и медики здесь правят самовластно.
Элинор прошла прямо к боксу, где лежал Робби Бишоп. Приблизившись, она увидела пару, сидящую слева от его койки: женщина и мужчина, средних лет, оба очень напряжены. От них явно исходили неприкрытый страх и отчаяние. Все свое внимание они целиком и полностью сосредоточили на фигуре, подсоединенной к приборам. Судя по всему, они не замечали Томаса Денби, стоявшего в ногах кровати, как если бы он был невидим. Элинор подумала: может быть, они так привыкли наблюдать сына лишь издалека, что теперь поражены не только его внезапной болезнью, но и неожиданной близостью?