Напомним, что одна из дочерей Александры Васильевны, Елизавета Ксаверьевна Браницкая, стала супругой Михаила Семеновича Воронцова, выдающегося государственного деятеля России первой половины XIX в., незаслуженно оскорбленного А. С. Пушкиным в эпиграмме о «полумилорде, полукупце». Сама же Александра Васильевна, любимица светлейшего князя, была с ним в последние минуты жизни и получила из его слабеющих рук некий сверток бумаг. Елизавета Ксаверьевна свято хранила заветную шкатулку и категорически отвергала любые посягательства на ознакомление с ее содержанием.
Список о брачной записи, врученный Екатерине II, бережно хранила упомянутая Мария Саввишна Перекусихина (1739–1824 гг.). Без малого сорок лет она была абсолютно доверенной личной горничной императрицы. Жила в комнате, смежной с ее спальней, одевала и раздевала царицу, подавала ей утром то чашку крепчайшего кофе, до которого Екатерина II была охотницей чрезмерной, то иные «житейские необходимости».
Екатерина II, блестяще разбиравшаяся в людях, доверяла М. С. Перекусихиной полностью и безгранично, доверяла свою личную жизнь и устройство сверхделикатных контактов, и государственных, и вполне интимных.
— Мария Саввишна, да Гришенька — вот кто меня никогда не продадут, — говаривала императрица. И действительно, старая дева Перекусихина никогда никому не обмолвилась ни словечком о «комнатных обстоятельствах» своего друга и госпожи, и о «вельможах в случае», которых сама же и проводила в постель к императрице. Ее преданность и достойная восхищения сдержанность вызывали уважение столь всеобщее и глубокое, что Павел I, разогнавший всех, кто был близок ко двору Екатерины II, пожаловал Перекусихиной солидную пенсию и большой земельный надел под нынешним г. Пушкиным, близ Санкт-Петербурга.
Из заветного ларца Перекусихиной брачная запись императрицы и Потемкина перекочевала в начале 1820-х годов, когда старушке было за 70 лет, к Александру Павловичу (Александру I), который, кажется, не слишком вникал в бабушкины секреты, а затем к Николаю Павловичу (Николаю I).
Тот к вопросам своего происхождения был щепетильно пристрастен, историей Романовых интересовался чрезвычайно и драгоценный список схоронил так, что знал о нем только Александр II, а позднее и Александр III. Знал ли об этом деликатном документе Николай II и где он сейчас-то предмет моих нынешних поисков.
Со списком же Потемкина дело обстояло еще более примечательно. Светлейший, как известно, завещания достоверного и официального не оставил. Последний фаворит императрицы П. А. Зубов, люто ревновавший императрицу к Потемкину, попытался сыграть на ее безмерном горе и выговорить себе право докладывать государыне о делах и бумагах политического и личного свойства, оставшихся после смерти светлейшего. Речь шла о завершении Ясского мирного договора с турками. Но сверх того оставалось колоссальное имущество светлейшего —6000 душ крепостных в России, 70000 — во вновь присоединенных западных и южных землях и огромное количество бриллиантов (примерно на сумму 15 миллионов русских рублей золотом в оценке 1795 года, то есть более триллиона рублей на современные деньги).
Особенно интересовали П. А. Зубова бумаги и личная переписка. Однако здесь он получил «укорот»: во-первых, от генерал-майора В. С. Попова, правителя канцелярии светлейшего, во-вторых, от генерал-поручика А. Н. Самойлова, потемкинского конфидента и первого уполномоченного России на мирных переговорах с турками. Платон Зубов трижды жаловался Екатерине II, что он, дескать, до наиважнейших бумаг не допущен. На что получал ответ: «Уважь, Платоша, незабвенной памяти заслуги покойного князя Потемкина, не оставляй и тех без особого уважения и тех, как под его руководством служили. Сообразуйся с общими видами…». А «виды» определял как политические, так и имущественные, оставленные светлейшим, ни много ни мало Государственный Совет, созванный для этого приказом императрицы.
Не получил «шустрый Платоша» никаких деликатных, бумаг. А заветные списки — их унесли с собой в XIX век верные памяти светлейшего Самойлов и «Санечка». И никто эти бумаги более не увидел. Хотя о существовании знали многие. Вернемся к Екатерине II и Потемкину.
…После венчания молодые отъехали в Москву. Коломенское, Царицыно. Подалее от всезнающих взоров двора. Расставались на день-два. Писали записки: томление, нежность, забота. Конечно, императрица занималась и государственными делами, а мысль летела к любимому.
Смотрела план московского Екатерининского дворца и обнаружила, что покои Потемкина «так далеки и к моим почти не проходимы». Полтора года назад сама велела заделать двери, чтобы «докучливый» (А. С. Васильчиков) не бегал… А теперь «нашла шесть покоев для тебя, так близко, так (они) хороши, как лучше быть не может. С вами все становится легко. Вот что значит воистину любить. Прощай, миленький!»
Строили планы. У него, вице-президента Военной коллегии и кавалера ордена Александра Невского — идеи об упрощении солдатского обмундирования, совершенствовании образцов оружия. Чуть не каждый день — разговоры о России, о Тавриде, о Крыме, о Босфоре… Ему внимала влюбленная женщина, охваченная пламенем страсти и яростным стремлением созидать. Она не скупилась на ласку, на признание ума и силы своего долгожданного.
«Голубчик мой дорогой, я вас чрезвычайно люблю. И хорош, и умен, и весел, и забавен, и до всего света нужды нет, когда с тобой сижу. Я отроду так счастлива не была, как с тобой». Грандиозные планы Потемкина идеально совпадают с ее собственными — об укреплении России на Юге, о выходе в Черное и Средиземное моря. Круг забот императрицы огромен, любовь женщины на троне — всемогуща. На все у нее хватало сил, а ведь полсотни лет на плечах — отметили в 1779 году. И почти обо всем советовалась с ним, «первейшим в душе и светлейшим в свете»:
«Мой друг, нужно ли давать фельдмаршалу П. А. Румянцеву титул Задунайского?»
«Батя, я приказала князю (Г. Г. Орлову) вам отписать, что я (барону X. И. Генкину) возвращаю секунд-майорский чин. Добра ночь». Бог мой, какие мелочи, рядом с главным: «Теперь читай в душе и в сердце моем. Я всячески тебе чистосердечно их открываю, и если ты сие не чувствуешь и не видишь, то недостоин будешь той великой страсти, которую произвел во мне…»
Светлейший князь Священной Римской империи (этот титул даровал ему император Иосиф II после выгодного для России и Австрии Кючук-Кайнарджийского мира с Османской империей) месяцами пропадал на Юге. Готовил и осуществил — всем на диво без кровопролития — присоединение Крыма в 1783 г. Деятельно строил Екатеринослав, Херсон, Николаев и особо — жемчужину короны, Севастополь. «Я, матушка, — писал он, — прошу воззреть на Севастополь как на такое (место), где слава твоя оригинальная, и ты не делишься ею с предшественниками…» За хлопотами забывал отозваться, «небрежничал в письмах». Это прощалось. Когда же наступало промедление в делах и движении бумаг официальных, Потемкин получал отменную выволочку:
«Я дурачить вас не намерена, да и сама дурою охотно слыться не хочу… Горячиться по-пустому не буду, а… прошу, написав указ порядочно, прислать тотчас к моему подписанию. Дурак, гяур, москов…»
Светлейший летел через Россию, и снова они были вместе. Любили, работали. «По вашей милости, хронология истории России или, лучше сказать, моих воспоминаний о России становится самой блестящей частью.
Превеличайшее спасибо». Это из письма, помеченного 1784 годом.
Вместе надумали и совершили грандиозную поездку на Юг России в 1787 году. Подготовку к поездке Потемкин вел три года. Злые языки, завидуя феноменальной энергии светлейшего, назовут сделанное им «потемкинские деревни». А очищение Днепра от порогов и превращение его в судоходный водный путь России, а Черноморский Флот! Да сам факт, что императрица в завершение своего шеститысячеверстного пути безбоязненно проезжает через только что присоединенный Крым, где столетиями бушевала ненависть ко всему «московскому»!